Вертолет взмыл, а девушки, свалившись в кучу, свистели, рычали, мяукали, попискивали и кудахтали, словно летающий звериный цирк; в ликующем многоголосии нельзя было разобрать ни одного человеческого слова или звука. Кто они? В чьи руки попала бедная Эва?
Так меня пленил поэт Зиро и отвез в свой дом, в город-призрак, где сделал рабыней.
Поэт Зиро обожал пустыню, поскольку ненавидел человечество. У него был лишь один глаз, въедливо-голубой; пустую глазницу Зиро закрывал черной повязкой. Для симметрии нога его тоже имелась в одном экземпляре, и в дурном настроении он тыкал в своих женщин искусственной конечностью. Но они все равно его любили и считали, что недостойны даже крошки подбирать со стола, за которым поэт роскошно трапезничал в одиночестве. Порой, чтобы проверить смиренность, он измазывал своим женам груди экскрементами, иногда собственными, а иногда своего пса. Забравшись на скалы, Зиро по-собачьи декламировал над пустыней свои стихи: написанные давным-давно, слова, как и их неискоренимое человеческое содержание, стали ему претить, и теперь все стихи провывались и протанцовывались. Быт поддерживался только через призму бранных слов и мимических интерлюдий; вербализация как средство общения практически полностью исключалась, Зиро использовал обычную человеческую речь лишь в обстоятельствах крайней нужды, предпочитая язык зверей, например хрюканье и лай. Почти так же рьяно, как он любил мизантропию, поэт обожал оружие, и каждый день по несколько часов отстреливал пустые пивные банки на воткнутых в землю палках во внутреннем дворике своего дома.
Он стал первым мужчиной, которого я встретила, будучи в женском обличье.
Зиро вытащил меня из вертолета и беззастенчиво изнасиловал на песке перед домом, а семеро жен, посмеиваясь, стояли кружком и одобрительно хлопали. Я не ожидала, что будет так больно; его тело стало безымянным орудием пытки, а мое – объектом издевательств. В ноздри бил омерзительный смрад его пота и спермы, а еще, забивая даже эти ароматы, сладковатая отвратная вонь поросячьего дерьма, которая насквозь пропитала и ферму, и ее окрестности, создав вокруг ореол из удушливых миазм. Потом Зиро прошел в дом – у его ног подпрыгивала собака – и с шумом захлопнул за собой дверь. Девушки подняли меня, отряхнули и отвели в помещение, где они ели и спали, в общую женскую спальню с деревянными стенами, увешанную индийскими набивными тканями, заставленную ящиками из-под апельсинов и освещенную мерцанием керосиновой лампы: электрогенератор сломался, а у Зиро не хватало терпения его починить. Когда мы входили, грязная, с колышущимися от жира боками свинья поднялась с матраса и, вписываясь в дверь, истоптала девушкам босые ноги. Даже свиньи считали ниже своего достоинства находиться с нами в одной комнате.