Вскоре во мне стало слишком много женского, и у Зиро возникли подозрения; он начал с опаской ко мне приглядываться, пытаясь понять, не лесбиянка ли я. Если бы он узнал, что я развлекаюсь с кем-то из девушек, то сразу бы пристрелил. Его ненависть к женскому гомосексуализму превратилась в манию. Бедная, прекрасная, эфемерная Тристесса, разве не она была Королевой Лесбо; разве не она высушила эту пустыню, засыпав ее песком, как он признался однажды ночью в пьяном бреду? Похоже, Зиро понабрался слухов и домыслов, что ходили о Беуле, хотя, возможно, в этой пустыне существовали и другие женские общины, о которых он мог слышать и строить догадки. Слухи подкармливали его паранойю, голова наполнилась дикими соображениями, и те, подпитывая друг друга, затейливо генерировали кучу ложных взаимоисключающих идей, а он горячо в них верил. Ему не нужны были новости, он изобретал их самостоятельно, по своему усмотрению.
Несмотря на подозрения, что во мне слишком много женского (или, возможно, как раз благодаря этому), Зиро ко мне привязался, и накал наших супружеских встреч, к моему ужасу, возрастал. Я каждый раз заново теряла девственность, словно его жестокость постоянно ее восстанавливала. Однако он разрушал и мою психику; когда его несуразно полураздетое тело, сверкая единственным глазом как дулом пистолета, вскарабкивалось на меня сверху, казалось, что я – уже не я, а он. Критическое отсутствие собственной личности, рефлексия, за которой всегда наступал шок, вынуждали признавать в себе насильника в прошлом именно в тот момент, когда насиловали меня. Когда Зиро входил, я словно делала себе харакири; при этом я всего лишь за ним наблюдала и чувствовала боль и отвращение через ту радость, которую он испытывал от моей боли, через то наслаждение, что доставляли ему мои муки.
Итак, я жила в общей спальне в доме на ферме, смотрела за свиньями и копалась в мусорных баках; и каждую воскресную ночь страдала от такого изыска, как изнасилование супругом. Вот какую жизнь подарил мне статус жены Зиро! Тоска, боль и осадное положение.
– Я – Зиро, – разразился он как-то ночью пламенной речью, после того как пару часов глазел на бюст Ницше. – Я – крайний предел, пустота. Я – точка замерзания по шкале Цельсия, а мои жены считают вспышку фригидности страстью.
Я бы здесь парировала, что он всего лишь король захудалой деревушки, могущественный и бессильный одновременно, так как сила его полностью зависела от вассалов. Мужской силы ему вообще недоставало. У Мэриджейн был ребенок в приемной семье в Нью-Гемпшире, а от Зиро она родить не смогла, хотя жила с ним целых два года. Сэди до того, как вышла замуж за Зиро, сделала четыре аборта; и ни одного после. Этот дом являлся таким же царством бесплодия, как и окружающая его пустыня. Здесь плодились только свиньи. Душа выворачивалась наизнанку, ведь по вине Зиро его женам приходилось одевать поросят в белые кружевные чепчики и качать их на коленях! Зато я вздохнула свободно, осознав, что в этом поганом месте меня под материнство не подведут.