Затем, сквозь мусор всплыл самый странный предмет из всех карикатурных обломков: деревяшка Зиро.
Я энергично затрясла своего спутника. Он обратил на меня ликантропический взгляд.
– Я уже позабыл твое имя и откуда ты.
– Меня зовут Эва, – напомнила я. – Я родилась в Беуле.
– Когда-то у меня была дочь, – произнес Тристесса из глубин гипнотических видений. – Если бы она осталась жива, то была бы твоего возраста. Но ее сожрали крысы. Пойми, Ева, даже если я все забыл, я все понимаю – потому что, видишь ли, умею читать по слезам. Они текут по щекам, прокладывая линии нашей судьбы. По слезам я предсказываю будущее; и позволяю стеклу литься так же, согласно судьбе, печально. Я позволяю стеклу принимать форму моих слез, потом обращаюсь к предсказаниям, так и веду свою личную хронику.
До меня дошло, что он слегка не в себе.
Я провела его в вертолет и усадила сзади на подушки среди шкур. Аппарат, кашлянув, взмыл в стальное небо, а мой пассажир глядел из окна на руины собственного дома с кротким видом постороннего зрителя. Его, или ее, как будто подняли в театре на тросе – имитация побега со сцены, из самовозведенной усыпальницы. Тристесса оглядывался с изумлением Лазаря. Утреннее небо неприветливой пустыни белело, словно присыпанное мукой. Наши припудренные лица горели косметическим румянцем. Мы были одни, и мы были вместе. Женаты.
– Расскажи о своем детстве, – попросил он довольно спокойно. Раскинувшийся внизу парк превратился в крохотную точку, а скалистый хребет позади скукожился до темной полосочки на непроторенных песках.
Все мое внимание сосредоточилось на управлении дрожащим вертолетом. Аппарат хрипел и выписывал кренделя, двигатель не слушался, совсем как упрямая лошадь. Да и что я могла ответить? Что меня скроили из ненужной плоти, принудили к новой жизни посредством мудреных лекарств, что мое милое личико сшито из кусочков кожи с очень болезненных мест, а конкретно, с внутренних поверхностей моих бедер? Поэтому я пробурчала что-то маловразумительное, а Тристесса вскоре и вовсе забыл, что начал этот разговор. Устроившись на подушках, он с тихим довольством смотрел из окна.
Он, она… Ни то, ни другое тебе не подходит, Тристесса, сказочное создание, величественное, безукоризненное, скроенное из света. Единорог в стеклянном лесу. Ты с компьютерной точностью изготовил свою личную систему символов; ты подверг себя бесплодному перерождению, доверился пустыне, той части континента, что слилась с нерациональной и нелепой красотой твоей живой души, запертой в стеклянном особняке, аллегория целомудрия в средневековом рыцарском романе.