Солнце снова висело над опустившимся горизонтом - будто время потекло вспять.
Перчатки помогли, хоть и не сильно, и бросить тело теперь было совсем уж малодушно. Девочка - она легче остальных, такая хрупкая… Такая хрупкая, что по правой стороне переломаны все кости. Даже если мертвым и все равно - не все равно живым. Оставить ее одну на каменной ступеньке, на ветру, перевязанную веревками? Чтобы ночью снова увидеть на стене времянки ее силуэт? Услышать всхлипы и причитания?
По прямой до лагеря добираться было ближе, но идти пришлось бы по краю чаши, где уже сгущался сумрак, и снова вверх по склону. Олаф выбрал кружной путь, по берегу: длинней, зато без подъемов, даже с небольшим уклоном вниз.
Поначалу он совсем не замечал тяжести тела на плече - идти было гораздо легче, чем карабкаться в гору, - только потом, преодолев больше половины пути, начал менять плечо все чаще и чаще.
Добрался до времянки. Включил прожектора. Уложил девочку в шатре, рядом с остальными, прикрыл спальником. Разжег огонь в печке. Выпил воды. Перевязал руки. И думал еще, что глоток спирта придаст ему сил, но думал лежа, а потому до фляги так и не добрался, уснул раньше, разморенный теплом и убаюканный протяжной песней орки.
Ему приснилось морское чудовище, поднимавшееся из глубин, - огромное и странно неподвижное, будто мертвое. Во сне Олаф плыл по спокойной теплой воде океана, и берега не было видно от горизонта до горизонта, бездна окружала его со всех сторон, двумя полусферами: бирюзовое небо сверху и прозрачная зелено-голубая вода снизу. Но это не пугало, напротив - давало ощущение простора и свободы. Во сне он не чувствовал одиночества. Сначала тень в глубине была лишь тенью, но чем выше она поднималась, тем ясней проявлялись очертания огромной рыбы с вертикальным хвостовым плавником и тупым скругленным рылом. Чудовищная доисторическая акула? От нее исходил странный, пугающий запах - чужой запах, от него хотелось бежать, спасаться… Две бездны вокруг стали ловушкой - некуда спрятаться! И собственное сильное, закаленное тело было крохотным и голым по сравнению с закаменелой шкурой чудовища…
Олаф проснулся от пульсирующей боли в руках - подействовала мазь, вытягивающая из ран грязь и инфекцию. Он знал и более радикальный, дедовский способ - пригоршня соли, растертая в ладонях, - но решил с этим пока обождать.
Вряд ли он проспал больше полутора часов - угли в печке еще не погасли. Хотелось есть, но прежде чем достать из тамбура банку консервов и недоеденную за завтраком кашу, Олаф пересчитал куртки и сапоги. Обнаружил шесть курток из тюленьей кожи на меху (одну из них женскую) и одну пуховую парку-пропитку, тоже женскую. Итого семь. Пять пар кожаных сапог (две из них женские) и две пары высоких ботинок на шнуровке. Итого семь. Один из колонистов был обут и одет. И именно этого колониста Олаф пока не нашел.