Аббат монастыря Святых вод Ёрдана, древнего монашеского братства, что вело, начло своё ещё с Первого крестового похода, отец Илларион был ещё и казначеем курфюрста. Ибо не было другого человека в земле Ланн, которому архиепископ доверял бы так же. И отцу Иллариону не понравилось, как нунций обошёлся с архиепископом, негоже принижать так одного из отцов церкви, того кто избирал папу, да ещё в доме его, да ещё при людях его. Нет негоже. А ещё отец Илларион не любил канцлера, брата Родерика который старался выглядеть святее папы, а сам водил к себе дев, и не пренебрегал роскошью. И последнее: Отец Илларион не забыл, как кавалер Фолькоф прислал человека своего и передал в казну весомую толику золота. Просто прислал золота в казну архиепископа.
В общем, когда Ёган открыл калитку, то увидал простого и не молодого монаха, что вымок от зимнего дождя:
– Доложи хозяину, что видеть его желают.
– Кто желает, как доложить?– Спросил Ёган.
– Скажи монах аббат Илларион, пришёл, сосед ваш.
Он вошёл в дом осенил себя святым знамением, всем улыбался, поклонился Волкову, подошёл к очагу, протянул к нему руки, стал греться и сказал:
– Господин, велите людям вашим уйти, разговор не для ушей слуг и женщин.
– Если угодно вам будет, мы можем наверх подняться. Там нам ник кто не помешает, – сказал Волков, беря у Ёгана полотенце и вытираясь.
Он был почти раздет, мылся, так как поздно встал сегодня.
– Дозвольте мне у огня остаться, кости стариковские так быстро промерзают,– просил монах, не отходя от огня.
– Идите все, сказал кавалер и стал одевать рубаху.
Всё стали уходить, а монах остановил брата Ипполита и брата Смиона:
– А вы останьтесь братья мои, вас разговор коснётся.
Брат Семоин всё понял сразу, а юный брат Ипполит искренне удивился:
– И меня коснётся?
– И тебя сын мой, и тебя,– говорил аббат, продолжая греть руки.– Это ведь не без твоего участия сожгли колдуна в Фёренбурге?
– Я? Без моего..? Что?– Лепетал брат Ипполит.
– Это ведь ты вел запись допросов кодуна?
– Что? Когда?– Спрашивал брат Ипполит, юноша был не на шутку перепуган.– Ах да, я вёл. В Фёренбурге. А что, я не имел права?
Аббат успокаивающе похлопал его по плечу, и стал рассказывать, как рано утром на церковном совете, нунций и канцлер добились от архиепископа обещания начать дознание, против них за то что, они прав на то, не имея, учинили суд, ну и за то, что грабили город Фёренбург. И что кавалера Фолькофа, велено взять под стражу. А для братьев монахов Ипполита и Семиона будет собрана епархиальная комиссия, дабы дала она ответ, не зло ли чинили братья Матери Церкви, не в ересь ли они впали. Аббат не жалел красок, что бы эти трое, и кавалер и монахи, прониклись, и поняли что дело не шуточное. И они прониклись, юный брат Ипполит стоял, ни жив, ни мёртв, от одного слова «комиссия» его в жар бросало, и покачивало, а брат Семион, был более опытен в таких делах, потому и собирался он немедля купить коня или мула и бежать прочь из города. А кавалер сидел чернее тучи, смотрел на аббата исподлобья, словно это он, а не нунций с канцлером всё это затеяли. И прощался он с этим прекрасным домом, и думал, что делать ему с землёй у городской стены, не конфискуют ли её, и не приостановят ли вексель императорский по суду. А ведь могут. В общем, было ему, о чём грустить. Было.