– Значит, решил ограбить Фёренбург,– не открывая глаз до конца, вслух размышлял архиепископ, боль изводила его,– братец с епископом Фёренбурга давно в раздоре был. Вечная склока.
Приор и подумал спросить у сеньора, а с кем не было склок и раздоров у братца его епископа Вильбурга и Фринланда, да не стал. Ни к чему было, спросил другое:
– А что будем делать с головорезом?
А сеньор как не слышал и продолжал:
– Давняя у них была неприязнь, давняя, уже и не помню, с чего началась.
– Пора бы закончится ей, монсеньор,– сказал приор,– епископ Фёрнебурга почил ещё в феврале от чумы.
– Я знаю, из ума ещё не выжил,– отвечал архиепископ,– помню, что кафедра Фёренбурга свободна. Другого я не назначил, а чем тебе этот головорез так не мил, а?
Приор молчал, не зная, что и ответить. А его сеньор продолжил:
– Наверно братца моего недолюбливаешь, ведь головорез тебе ничего дурного не сделал. Ты ведь всё за чистоту Матери нашей Церкви ратуешь, всё укоров Имени её боишься.– Он помолчал.– А братец мой, он много, много чего натворил, много от него проказ было Святому Престолу, да всё меньше чем от индульгенций, как считаешь?
Теперь отмолчатся, приору было невозможно, и он произнёс:
– Индульгенции были главным укором. Но и безгрешность отцов в умах паствы поколебалась. От алчности их бесконечной..
– Вот значит, как ты думаешь, – произнёс архиепископ,– хорошо, и что ж ты предлагаешь сделать?
– Предлагаю, не дать головорезу собрать людей, посадить его под замок на пару месяцев. Пусть поседит.
– А я предлагаю, не мешать ему, пусть идёт в Фёренбург, сгинет там, ну так Бог ему судья, а нет, так пусть привезёт мощи, только пусть привезёт их нам, а мы уже подумаем, отдавать ли их братцу. А Фёренбург и без мощей хорош. Церковь там добрая.
– Достойно ли сие, монсеньор?– Спрашивал приор глядя на своего сеньора с неприязнью.
Хорошо, что тот не глядел на него.
– А что ж тут недостойного, мы ж не грабим, город наполовину вымер, а в нём давно еретики селились, теперь храм ни кто не защитит, а мощи для еретика, что тряпка для пса неразумного, только озлобляет их, как и фрески в храмах, как и иконы. Неужто неведомо тебе это?
– Ведомо монсеньор, – тут приор спорить, не мог, – и что ж мне делать?
– Грамоту писать головорезу твоему, что не сам он пришёл церкви грабить, а я его послал ценности спасать. Велением моим он туда пойдёт. Понял?
– Понял. – Отвечал приор, в это мгновение он ненавидел архиепископа, ненавидел, ведь тот в любой ситуации всегда мог найти выгоду. И грамоту такую брат Родерик писать, конечно, не собирался, не собирался он и помогать головорезу: