Старушка подала нам стеклянные стаканчики со светлым кофе, пахнущим имбирем и кардамоном, разломила на всех подгорелую лепешку из сыроватого пресного теста. У хозяйкиной дочери — трое детей. Старшему — Саиду — уже семь с половиной лет, но в школу он не ходит. Стоя у костра, Саид смотрел на нас во все глаза, даже не отмахиваясь от назойливых мух. На шее у него висел на шнурке пластмассовый судейский свисток, в который он время от времени оглушительно свистел. Его младшая сестра качала укрепленную на ветке сумра колыбель, где спал самый маленький. Дерево служило чем-то вроде буфета и шкафа: на ветвях висели стаканчики, сковородки, рубашка и дешевый кассетный магнитофон — игрушка зятя, уехавшего куда-то на своем японском вездеходе «Тойета».
Если муж остается жить в доме родителей жены, этнографы называют это матрилокальным поселением. Считают, что у бедуинов оно встречается исключительно редко, но жизнь, как известно, не всегда совпадает с теорией. Кстати, о доме…
— А есть ли у вас шатер? — спрашиваю я.
— Есть, сынок, — отвечает старик. — Но мы его не разбиваем, а подкладываем под себя, как подстилку. Зачем закрывать небо? А тени и от дерева хватает.
Узнав, что я из России, люди из племени халика задали тот же вопрос, что задавали Штайну бедуины-шаммары:
— В твоей стране есть бедуины?
— У нас тоже разводят верблюдов, овец и коз, — объяснил я. — Но у наших скотоводов есть постоянные прочные дома, а дети их учатся в школах.
Саид перестал дудеть в свисток. Его мать, теребя золотой браслет на запястье, внимательно смотрела на нас с Абд аль-Азизом через прорези черной маски.
— Что ж, сынок, — сказал старый бедуин. — У нас сейчас большие перемены. Если Аллах захочет, мой внук тоже будет учиться…
Узнав о начале планомерных этнографических разысканий в Хадрамауте, Лотар Штайн пригласил меня в Лейпциг для ознакомления немецких коллег с результатами нашей работы.
И вот я в Лейпциге. В просторном кабинете директора Музея этнографии — полутьма, на стене — белый экран. Рассказываю об этнографических коллекциях, собранных в Хадрамауте, о расселении племенных и других традиционных групп в долине Дуан. Показываю слайды. Два путника встретились в пустыне, один — на верблюде, другой — на мощном японском мотоцикле, разукрашенном пестрыми лентами и перьями. Еще кадр: на площади городка, выросшего прямо в русле высохшей реки, зажатой отвесными бортами плоских гор, чернолицый чайханщик цедит чай из привычного для Южной Аравии луженого сосуда — старинного медного «самаувара», в котором и по обличию и по прозванью нетрудно узнать обыкновенный русский самовар… Вот седобородый старец сжимает в руках тонкоствольный фитильный мушкет. Теперь этот мушкет хранится в Музее антропологии и этнографии имени Петра Великого — на берегу Невы.