Голубая бусина на медной ладони (Родионов) - страница 67

Рядом с вольно растущими тюрингскими дубами стоит в деревянной кадке маленький, но такой знакомый ливанский кедр, а чуть дальше — гордые пальмы из песчаных степей аравийской земли. Неисповедимы пути, по которым этнографа-арабиста ведет судьба. Для меня путь в Южную Аравию лежит через Лейпциг и Веймар. Как связано все на свете! И снова в памяти звучат слова Абдаллаха (Штайна): «В конце концов, мы делаем общее дело».

Глава 4

«ВСЕ АРОМАТЫ АРАВИИ…»



Эти слова живут самостоятельной жизнью. Нужно легкое усилие, чтобы вспомнить: так говорила у Шекспира преступная и безумная леди Макбет («Эта маленькая ручка все еще пахнет кровью. Все ароматы Аравии не заглушат этого запаха»). В древности ароматы Аравии часто сами пахли человеческой кровью. Они ценились баснословно дорого, и ради них воевали народы, ради них от беспощадных лучей солнца или стрел разбойников гибли в пустыне караваны.

Эй, погонщик, погоди. Покой и сон отдай назад!
Уходит сердце из груди, уходит вон — отдай назад.
Уходит счастие мое. Вернуться я молю ее.
Разлука с нею, что копье: насквозь пронзен и болью смят,
Я рану скрыть давал зарок, но зашептать ее не смог.
Кровь заливает мой порог: ручьям бездонным нет преград.
Ушла она, я остаюсь. Разлуки ядом я упьюсь.
Не говори, что в сердце грусть: ушло оно, остался яд.
Уходишь к берегам иным, а я огнем любви палим.
Из головы выходит дым, как будто ладаном кадят.
Ты равнодушна, неверна, но память так тобой полна,
что о тебе твержу без сна, влюблен и жалок, невпопад.
Уйми, погонщик, караван. Не рвись в простор далеких стран.
Уходит та, чей строен стан; свежа, пышна она, как сад.
Приди, жестокая, ко мне, взгляни в глаза наедине,
мольбы — им тесно на земле — до неба без препон летят.
Как дух, из тела воспаря, отходит — все толкуют зря.
Я ж видел сам: душа моя уходит вон, потупив взгляд.
Что дальше — ждать свиданья вновь или забыть мою любовь?
Где силы взять? Не уготовь, Господь времен, нам этот ад.
Зачем рыдать, о Саади? Но не снести мне мук любви.
И слезы катятся мои, хотя свой стон таить бы рад.

В своей известнейшей газели «Эй, погонщик!» великий персидский лирик Саади (умер в 1292 году) обращался к вожаку одного из многих таких караванов, которые поэт видел и в своем родном Ширазе, и за время долгих странствий по мусульманскому миру — в Багдаде, Дамаске, Мекке. Признаюсь, я допустил вольность, переведя: «Уходишь к берегам иным, а я огнем любви палим. Из головы выходит дым, как будто ладаном кадят» — там, где в подлиннике дословно: «Ушла заносчивая подруга, оставила мне неприятное удовольствие. Я — как курильница на огне, потому что из головы дым у меня идет». Но сделал я это сознательно — не только для того, чтобы передать музыку Саади (к-аз cap духонам меравад — как будто ладаном кадят), но и потому, что, когда я переводил эти строки в доме у поэта Бубешра, рядом со мной стояла глиняная курильница с молочно-белым завитком дыма — дымком ладана.