Нечто подобное случилось и с алхимией, чье название происходит от арабского «аль-кимийа». Фантастическое и объективное, причудливо перемешанное в ней, тоже мало-помалу размежевалось; но, по свидетельству Эдварда Лэйна, в Египте первой половины прошлого века все еще находилось немало талантливых людей, страстно пытавшихся средствами алхимии проникнуть в тайны вещества и получить власть над природой.
Пытались увидеть судьбу и в чернильном «зеркале» — капле чернил, помещенной в центре магического квадрата, начертанного на ладони. (Магический квадрат состоит из девяти клеток — три на три, в каждой из них — цифры; сумма цифр по горизонтали, вертикали или диагонали дает 15.) Эпизод такого гадания приведен в книге Лэйна, который сам был свидетелем мастерства каирского шейха Абдэлькадира аль-Магриби. Для того чтобы опыт удался, в жаровне жгли ладан и кориандр. Когда привели восьмилетнего мальчика, наугад выбранного из толпы уличных ребятишек, шейх вложил ему под шапочку листок с заклинаниями и, не выпуская его руку из своей, заставил пристально вглядываться в чернильную каплю, налитую на ладонь мальчику.
Под постоянное бормотание шейха, прерывавшееся только для того, чтобы задать вопрос и получить ответ, мальчик увидел в капле свое собственное отражение, затем человека, подметающего землю. По приказу шейха мальчик заставил подметальщика последовательно внести семь флагов — красный, черный, белый, зеленый, синий… Дым от благовоний ел глаза. Картинка усложнялась: появился шатер султана, разбили лагерь воины, в конце концов прибыл на коне и сам султан. Выпив кофе, султан начал выполнять желания публики, передаваемые мальчику через шейха: гонец привел лорда Нельсона, затем одного египтянина, живущего в Англии и носящего европейское платье, и так далее.
Из описания отчетливо видно, как шейх аль-Магриби обращается к чувствам присутствующих — зрению, слуху, осязанию, обонянию (не затронут только вкус!), как шаг за шагом усложняются зрительные образы, внушенные ребенку, — появляются движение, цвет, вводится ряд персонажей, подчиняющихся наблюдателю. И все это происходит в зеркале (а может быть, в оке?), помещенном на ладони — символе человеческих чувств.
Но не попытки угадать, подглядеть, подслушать неведомое и приспособиться к нему вызывают уважение народа. В памяти арабов и в их преданиях окружены любовью другие герои — те, кто бросает вызов судьбе.
Таким был Имруулькайс (500–540), витязь и поэт. Его отец — вождь над киндитами Худжр ибн аль-Харис, смертельно раненный воинами из племени асад, завещал право отмщения, свое оружие, лошадей и котлы тому из своих сыновей, кто не предастся скорби при известии о его смерти. Посланник Худжра обошел всех сыновей покойного, начиная со старшего — Нафи, и все они сокрушались, посыпая головы песком. Все, кроме Имруулькайса, которого отец, презирая стихотворцев, давно прогнал от себя и обрек на странствия вместе с соратниками поэта по пирам, охоте и песням. Когда гонец явился к Имруулькайсу, тот пил вино и играл с товарищем в нарды. Узнав о гибели отца, он довел игру до конца и только после этого повернулся к вестнику, расспросил его о подробностях убийства, а потом поклялся, что не будет пить вина, есть мяса, умащаться благовониями, сближаться с женщинами и мыть голову, покуда не отомстит. Повязав черную чалму — головной убор мстителя, он встретил людей от асадитов, предлагавших за кровь Худжра выкуп скотом или жизнью любого из них — достойнейшего родом и величайшего славой. Не согласился Имруулькайс и только дал асадитам отсрочку, пока не родят их женщины и не оправят одежды.