— Ты об Салгар только из-за дитя переживаешь? — подтрунил я. — Или ещё какие причины есть?
— Ну, и есть, так что?
— Вижу, не слепой. Только как ты себе представляешь наш приезд в Москву без Салгар? Это, случаем, не она тебе насоветовала?
— А почему сразу — она? — смутился Корней и разговор продолжать не стал.
Дождь не утихал. Хозяйка принялась убирать со стола остатки утренней снеди, попутно легонько поскабливая его ножом. Салгар занималась с малышкой, бормотала что-то ласковое и трясла перед ней ярко раскрашенной куклой-игрушкой из глины. Салгар-младшая пускала слюни и неуверенной рукой пыталась ухватить куклу. Князь Корней, как истинный воин, ценивший удобства сытого и тёплого жилья, вновь полез на печь — отсыпаться. Я, задержал его:
— Князь, сходи покорми боярина…
Корней поморщился, но промолчал и, выхватив с уносимого хозяйкой блюда кусок пирога, пошёл навестить боярина Микулу. Вернулся он очень быстро:
— Сбежал, сукин сын!
— Вот чёрт, — я поспешил в подклеть. Всё было на своих местах: стояли вдоль стены кадки, лежал на верстаке кой-какой хозяйский хлам. Не хватало самой малости — пленника. И я точно знал, кто устроил его побег.
— Нет, — ответила Салгар и с вызовом посмотрела на меня, — я не отпирала боярина. И ночью никуда не выходила.
Давно покалывавший мне сердце ледок недоверия сразу вырос на аршин.
— Слышь, старшой, — набычился князь, — пойдём на воздух, поговорить надобно.
Сидели на ступеньках крытого крыльца. Дождь чуть утих, и за косогором была видна узенькая полоса постепенно светлеющего неба.
— На Салгар, поди, думаешь? — Корней отколупал от столба щепку, ковырял в зубах, стараясь не встречаться со мной взглядом.
— С чего ты взял? Да кто угодно мог. Может, тати деревенские. Я всю ночь дрых, как убитый.
Мой уклончивый ответ если не совсем рассеял подозрения князя, то, по крайней мере, дал ему возможность сменить направление разговора. Он опять задул в ту же дуду:
— Нельзя нам теперь Салгар в Москву привозить. Может, потом когда, а? Пусть пока здесь отсидится?
— Да ничего с ней не случится. Поспрашивают и отпустят.
Но Корнея так просто было не унять. Уж кто-кто, а он в вопросах сумы и тюрьмы теперь разбирался как поп в Священном писании.
— Угробят её там, сердцем чую, — его курносое лицо стало отчуждённым и злым, лоб взбороздила жёсткая складка. — Я их всех порешу, если что случится. Только, может, как-нибудь без неё обойдёмся?
Его настойчивость начала раздражать меня:
— Слушай, князь, и без твоего нытья тошно. Заладил: обойдёмся, обойдёмся… Нам дело поручено, и мы его до конца сделать должны.