Собственную кончину я представлял иначе: огромная долина, пшеничное поле, тёплый июльский день, солнце, светом которого залито всё вокруг, ласковый ветерок, купол голубого неба и ощущение общего бытия, моего и этого прекрасного мира, в котором я растворяюсь, таю, сливаюсь с ним…
Всё иначе: ночь, холод от которого стучат зубы, грязное обезглавленное тело, валяющееся в грязи и пыли.
— Так ты узнал его?
У Ратибора угольно-чёрные глаза без век, белков и ресниц. Только провалы глазниц, в которых тлеют угли.
— Узнал… — меня бьёт дрожь.
— Вот и славно. Теперь ты знаешь и свою смерть. Но прежде я покажу тебе такое, что могло бы заставить призадуматься всех вас, называющих себя христианами. Правда, это будет ваше последнее разочарование! Когда-то и я искал веру, искал настоящего Бога. И не обрёл его во Христе. Он слаб, ваш праведник, веривший, что человек приходит в мир для добра и любви… Я покажу тебе силу истинного бога — Перуна.
Один из находившихся рядом воев подхватил у Ратибора поднос. На его плече ярко блеснула застежка плаща в виде пардусовой оскаленной морды. Не сам ли начальник дворцовой стражи боярин Микула? Похоже, все стервятники слетелись на добычу…
— Смотрите все! — Ратибор завесил одну руку над мёртвой головой, другую картинно протянул, полуоборотясь, к идолу Перуна.
Несколько томительных мгновений стоит гробовая тишина. И вдруг — или мне только показалось? — мёртвые веки разлепляются. Мои волосы шевелятся от ужаса: татарин, вернее, что от него осталось, пронзительно смотрит на меня. Вот дрогнула верхняя губа, его рот ощеривается в улыбке, а синюшный язык пытается вытолкнуть слова. Странно, что я слышу их, они возникают в мозгу так ясно, словно их действительно произносит Тархай, каким я его знал. Два коротких слова — «проклятие и смерть».
— Проклятие и смерть, проклятие и смерть, проклятие и смерть, прокля… — и голова смеживает очи.
— Ваш Христос оживлял мёртвых? — как сквозь стену доносится голос волхва. — Не велика штука. Это может любой из нас, служителей настоящего бога. А кровь неверующих только увеличивает нашу силу. И следующим из вас будет… — Ратибор озирает жертв, — он!
Указующий перст безумного волхва на миг останавливается на мне и, резко дёрнувшись, метит в боярина Романа. Очнувшийся московский посланник в судорогах бьётся на своем столбе.
— Но прежде хочу обрадовать тебя, мечник, — Ратибор так низко наклоняется ко мне, что щёку щекочет его прерывистое дыхание, — ты не умрёшь этой ночью. Именно ты доставишь князю Юрию Московскому весть о сегодняшней казни. Да и Великому хану будет любопытно узнать, как встречает Великая Тверь его монгольских сородичей и их приспешников. То, что не удалось нам зимой, в княжеском тереме, мы довершим сейчас.