— От него! Но заклятия-то он не накладывал! — возразил Рон. — Ой!
Крохотная сова, которая дружелюбно ухала, уютно устроившись у него в руке, ухватила Рона за палец. Хотела, наверное, выразить ему свою симпатию.
— «…Живоглот отнёс мой заказ на почту, от твоего имени. Но золото я распорядился взять в «Гринготтсе» из моего личного сейфа. Считай это подарком от крёстного отца за все тринадцать лет.
Посылаю ещё кое-что, это скрасит твой четвёртый год в Хогвартсе. Если вдруг понадоблюсь, черкни словечко. Твоя сова доставит мне письмо.
Вскоре напишу снова. Сириус».
«P.S. Думаю, твой друг Рон пожелает взять эту сову, ведь по моей вине у него больше нет крысы».
— Взять эту сову? — повторил он с сомнением в голосе. Мгновение внимательно разглядывал сову, перевёл взгляд на меня и вдруг, к великому изумлению Гермионы, поднёс птицу к самому носу Живоглота: пусть хорошенько обнюхает.
— Ты как считаешь? — спросил он у кота. — Это настоящая сова? — Живоглот заурчал. — Ему я верю, — удовлетворённо кивнул Рон. — Сова моя!
А я с нетерпением заглянул в конверт. Там был ещё один кусок пергамента.
— «Я, Сириус Блэк, крёстный отец Гарри Поттера, настоящим разрешаю ему посещение деревни Хогсмид по выходным».
Для Дамблдора это будет законное разрешение. И для дела пригодится. А пока, раз Сириус сам разрешил написать, у меня есть вопросы.
«Привет, Бродяга. Твоя сова застала меня в поезде. Спасибо за разрешение и за метлу.
Пожалуйста, подумай хорошо и напиши, есть ли кто-нибудь из приближённых к власти, кто может желать тебе смерти. Из мести, ради наследства или по любой другой причине, которая просто не пришла мне в голову.
Ещё меня интересуют поисковые чары. Нет, понятно, если бы такие реально существовали, тебя бы сразу нашли. Или чары есть, но ты от них закрываешься, как и Хвост? И можно ли найти человека, имея его палец, пусть и старый?
Мы с Герми уговорили Лунатика нам преподавать летом. Я собираюсь пугать тобой Дурслей, но на тот случай, если они не сильно испугаются, скажи сове, чтобы ответ принесла ночью. А то дядя Вернон и подстрелить может. Когда мне в первый раз письма из Хогвартса пришли, он пытался нечто подобное проделать. Желаю удачи, до встречи. Гарри».
>
Мой дурдом — моя крепость?
Всё-таки дом Дурслей — это абсурд в кубе. То есть, мой дом, конечно. Напуганные то ли моим прошлогодним уходом с надуванием тётушки и взламыванием дверей, то ли крёстным — беглым уголовником — магом, Дурсли не стали запирать мой сундук, но зато посадили на жёсткую диету. Нет, изначально на диету посадили Дадли. Школьная медсестра оказалась столь авторитетной женщиной, что её замечание дядя Вернон с тётей Петуньей не смогли проигнорировать. Хотя и не видели, что её так обеспокоило, считая Дадли крупным мальчиком со здоровым детским жирком. Но тем не менее, авторитет медсестры победил Дурслевский маразм. После многих скандалов, где в ход шли столь веские аргументы, что от них дрожал дом, и потоков слёз, пролитых тётей Петуньей, был объявлен новый режим. Диета, присланная медсестрой школы «Воннингс», была прикреплена к холодильнику, из которого убрали всё, что так обожал Дадли, — газировку и пирожные, шоколадки и бургеры. Вместо них там теперь стыла скучная — «кроличья», как говорит дядя Вернон — еда: фрукты, овощи, зелень. Чтобы умилостивить Дадли, тётя Петунья настояла, чтобы вся семья села на ту же диету. Поэтому, приехав из Хогвартса на ужин, я получил четвертинку грейпфрута, которая была чуть не вдвое меньше чем та, которую получил братец. Тётя Петунья считала, что ничто так не поддержит моральный дух Дадли, как порция еды, превосходящая мою. Но весь абсурд заключается не в том, что огорчить Дадли тётя боится больше, чем мага-уголовника, не в крошечных порциях грейпфрута, к которому подают вилку и нож, а в том, что дядя Вернон явился на ужин голодным. Не-не — с завтрашнего дня я питаюсь в кафе.