В Отделе Земельных Улучшений я прослужил всего около полугода. Мне пришлось, главным образом, работать над сметными предположениями, а в остальное время подписывать кучу текущих мелких бумажек и ассигновок, чем я разгрузил для серьезной работы кн. Масальского. С последним у меня сразу же установились хорошие, корректные отношения; Масальский был довольно редким явлением на службе: не по примеру большинства поляков-чиновников, вел дело безупречно честно, был искренно предан ему. Дело было громадное по экономическому его значению и быстро, сравнительно, развивалось в тесном сотрудничестве с земствами; последние на мелиоративные работы получали от нашего отдела, кроме инструкторов, денежные пособия по такому разумному расчету: сколько ассигновало земство, столько и мы.
По какой-то странности судьбы, в Отделе Земельных Улучшений я вновь ненадолго встретился с законопроектом о пользовании силой падения воды, накануне внесения его в Государственную Думу, увы, перед началом уже великой войны. Я слишком недолго прослужил в отделе земельных улучшений, чтобы завязать более или менее близкие связи с его личным составом. Могу сказать одно, что и здесь я встретил обычный тип добросовестного, а частью и талантливого русского чиновника и инженера. Кроме выдающегося по своей научной подготовке С. П. Максимова, отмечу такого специалиста по водному праву, как Д. С. Флексор; некрещеный еврей, он своей работой в молодые годы достиг чина действительного статского советника и был прекрасный товарищ; одним из отделений ведал, перешедший со мною, мой бывший помощник по дальневосточному отделению Е. Е. Ковалевский, культурный во всех отношениях человек.
Отдел Земельных Улучшений был последним этапом моей мирной гражданской службы.
* * *
Мысленно я проследил различные периоды моей государственной службы. В моей памяти воскресал ряд близких, дорогих мне лиц, порою тяжелых по характеру, но всегда честных и горячо любящих родину деятелей, ряд пережитых деловых достижений, волнений и неприятностей.
Теперь можно уже подвести итоги всему описанному и подойти, к исполнению намерения быть совершенно искренним и правдивым, к самому тяжелому для моего нравственного «я» моменту, той смуты в душе, которая заставляет меня признать себя так же виновным в происшедшем в России государственном перевороте — по первоначальному сочувствию этому событию, как виновно в нем в той или иной степени, активно или пассивно, громадное большинство русской интеллигенции.
Сделанный мною обзор сравнительно небольшой части государственной работы, выполнявшейся в царствование Императора Николая II, той части, в которой мне пришлось принимать непосредственное участие, устанавливает с бесспорностью систематический, упорный ход вперед, как было и при предшественниках Николая II, подчинения частно-классовых интересов общегосударственным. В сущности, если глубже вдуматься в пережитый нами период истории, если отбросить различные споры, возникавшие на почве частностей и личных самолюбий, то русское общество, принимавшее участие в политической жизни страны, делилось на два лагеря: один, стоявший на точке зрения мирного прогресса, эволюции; другой — утопически — революционный, для которого всякие государственные улучшения являлись лишь средством социального переворота.