— А тебе какое дело? Все еще в полицейского играешь?
— Угадал. Я мог бы и обыскать тебя, дорогой кузен. — Склонив голову набок, он похлопал себя по куртке, наверное, чтобы лучше расслышать, как позвякивает пистолет в кармане. — Но только сегодня служить мне больше неохота. Спать охота. — Он подчеркнуто широко зевнул и снова рассмеялся.
— Шпионишь за мной? — спросил Отец. Наконец и я отважился вставить слово:
— Папа, он с дерева свалился.
Альберт охотно подтвердил:
— Точно, с дерева! Стыдно признаться, но я задремал на посту и вот парнишка меня разбудил…
— На посту? За кем же ты охотишься?
— Охотник я плохой, тебе дорогу не перебегу. Я сторож. Много здесь развелось чужого народу, а нефть горит красиво.
— Папа, в селе пожар, — снова вмешался я.
— А как же, — согласился Альберт. — Горит, ясное дело.
— Что тебе ясно? — рассердился Отец. — И что это еще за чужой народ?
— Ты и сам знаешь, кузен. Православные. Греки. Они и подожгли.
Хотя Отец даже не дрогнул, но, может быть, потому, что молчание продлилось чуть дольше, чем того требовал ход беседы, я почувствовал, что он весь сжался, словно бы готовясь к прыжку.
— Пойди проспись, Альберт, ты болен, — сказал Отец тихо хриплым голосом. — Ты сам не знаешь, что говоришь. — Голос его дрожал от едва сдерживаемого гнева, речь то и дело прерывалась. — Стыдись! Ведь они тебе не чужие.
— Не чужие! — с горечью повторил Альберт. — Это они-то?
— Да, они. Они тебя приютили. Вырастили, выучили.
— И дали пинка, как собаке, когда мне надоело им угождать.
— Никто тебя не прогонял. Ты сам ушел, когда захотел.
— Ушел потому, что пришлось. Потому, что опротивели они мне. Потому, что тошно стало. Потому, что…
— Зачем ты так говоришь, Альберт. Ведь я-то знаю, как дело было. Ты просто обокрал опекуна своего, Ксендза, и удрал.
— Ксендз! Какой это ксендз! Поп он, поп!
— Был попом, попом и остался. Не всякий так легко меняет шкуру, как ты.
— Лучше бы ты, кузен, помалкивал. Иногда лучше что-нибудь и забыть.
— Запугать решил? Тебе хотелось бы, чтобы меня здесь не было. Небось думал, что обратно уже не притащусь. Останусь там, куда вы меня с Теткой упекли. Думаешь, я не знаю? Я все знаю.
— Ты болен. Ступай проспись.
— Не такой уж я больной, коли еще жив, как видишь, Другой бы на моем месте давно подох.
— Подох бы, если бы не наша помощь.
— Эх, помощь! Какая там помощь! И у тебя еще хватает совести так говорить? Все посылки вы отбирали тут же, на почте. За каждую передачу тянули с людей что могли. Неплохо нажились на чужой беде. Но ты со своими дружками делился по совести, что правда, то правда.