Мы все вместе отвели Райку в конюшню.
Отец вынул из-под попоны продолговатый сверток, обернутый в почерневший и пропахший нефтью мешок.
— Циприан, спрячьте это где-нибудь… Я думал сейчас им попользоваться. Но пока ничего не выходит. Пройдет время — заберу обратно. Так что не бойтесь.
— Бояться я не боюсь, — сдержанно ответил Циприан, — мне только хотелось бы, свояк, чтобы ты обходился без этого… Зачем рисковать.
— Все знают, Циприан, что не сам я выбрал себе такую судьбу. — Голос у Отца был решительный, почти резкий. — Мне ее другие выбирали.
— Что верно, то верно, — примирительно закивал Ксендз. — Я тебя понимаю. И всегда рад помочь. Но и для нас наступают плохие времена.
— Знаю. Пани мне все рассказала. Я ее по дороге встретил.
— Такие, брат, дела. Одни несчастья. И с женой мы никак не столкуемся. Поссорились, уехала на ночь глядя. Она тебе ничего не говорила.
Отец выжидающе промолчал.
— Понимаешь, — начал снова Ксендз, — спор у нас вышел из-за Сабины. И из-за Пшеница.
— Ого! — удивился Отец. — Вот как?
— Да, так, — подтвердил Ксендз. — Сабинка Директору приглянулась. Он к нам зачастил…
— А Сабинка что на это?.. — осторожно спросил Отец.
— Знать его не хочет. И мать тоже… Уперлись обе, а я все думаю, может, зря они так?.. Сам знаешь, какие сейчас времена, а он человек солидный, с положением.
— Кто знает, — неуверенно сказал Отец.
За разговором мы не заметили, как оказались в саду. Между низкорослыми фруктовыми деревьями с побеленными стволами темнели поставленные в несколько рядов ульи. Если бы я был здесь один, то, наверное, здорово бы испугался. Освещенные пробивавшимся сквозь листву лунным светом деревянные, грубой работы апостолы, казавшиеся от этого еще более строгими, стояли, погрузившись в молитву. Было так тихо, что я слышал, как осыпаются лепестки отцветавшей вишни. Ксендз подошел к одному из ульев, который был повыше остальных, отворил узенькие высокие дверцы, засунул руку по локоть в глубину и обернулся к Отцу:
— Давай сюда. Пусть пчелы охраняют твое сокровище.
Но сверток был слишком велик и не пролезал в дверцы.
— Ну, раз такое дело, подождите минутку.
Отец долго распутывал на свертке узлы — веревки и проволоки — и наконец вытащил из тряпок и бумаги двустволку. Долго подкидывал ее в руках, потом словно бы согнул пополам, так что хрустнуло железо, при лунном свете заглянул в дуло, сунул руку в карман, вынул оттуда два патрона, помедлил немного…
— Что ты задумал, свояк, опомнись! — увещевал его Ксендз.
Но отец уже щелкнул затвором и спрятал ружье в улей.
— Нынче ночью собирался поохотиться. Пусть лежит наготове.