— Знаешь, свояк, я бы хотел…
Отец не дал Ксендзу договорить.
— Послушай, что я тебе скажу. — Он подошел к Ксендзу вплотную, заглянул ему в лицо. — Знаешь, кто меня накрыл за этим делом в лесу? Альберт, твой выкормыш.
— Слышал, что он вернулся, ищет, нет ли где тепленького местечка, — угрюмо проговорил Ксендз.
— Уже нашел. Разыгрывает из себя охранника. С обоими директорами, со старым и с новым тоже, спелся. И ваши блюстители порядка с ним заодно.
— Но ведь еще и недели не прошло, как он приехал… с геологами.
— Вот и полюбуйтесь. Еще и недели не прошло, а он уже большой начальник.
— Как же так, ведь Пшениц мне ничего об этом не говорил? — удивился Ксендз.
— То-то и оно. Нужно глядеть в оба. Сдается мне, что он сюда вернулся, чтобы отомстить. И еще сдается, он способен на все.
— Кто пришел с мечом…
— Никто теперь с мечом не ходит. А вот моя старушка может еще пригодиться. Но в случае чего — ты ничего не знаешь. А еще в случае чего…
— Свояк! Побойся бога… Ты говоришь с духовным лицом…
— От души желаю, чтобы она тебе не пригодилась, — сказал Отец.
Этих слов Ксендз, казалось, уже не слышал: он все время глядел на калитку церковной ограды.
— Сабина, это ты? — позвал он вполголоса. Но никто не ответил.
— Видно, почудилось, — буркнул Ксендз. — Ну, ничего не поделаешь, придется идти за ней.
Ксендз забрал стоявшую в сенях лампу и повел нас в церковь. Мы вошли в приоткрытую боковую дверь. В тусклом свете лампы с трудом удалось разглядеть роспись на стенах, золотой блеск царских врат, отделявших главный алтарь. От икон с обеих сторон алтаря пахло чуть сладковатым устоявшимся запахом завядших цветов. Темные деревянные стены еще дышали теплом минувшего дня. Возле самых дверей стояли наполовину уже разобранные, забрызганные краской и известкой леса — след недавних реставрационных работ, помнится, и мы, школьники, тоже собрали свои скромные средства на реставрацию церкви.
Нравилась мне церковь в эту необычную пору, хоть и было немного жутковато. А Сабину все никак не могли найти.
— Опять за свое, — сердился Ксендз.
Он снял с гвоздя конец шнура, свисавшего с перекрытий, и осторожно потянул его два раза — где-то наверху зазвенел колокольчик. Ксендз запрокинул голову, прислушался.
— Ой, до чего упряма! — пробормотал он. В голосе его было, пожалуй, больше удивления, чем гнева. — Коли так, придется пойти за ней.
Он вывел нас в сени, а из сеней по узкой и крутой лесенке на хоры. Мне все здесь было внове, не хотелось уходить, но Ксендз открыл небольшую дверцу, за которой я увидел еще одну лестницу, только более крутую, почти отвесную. Ксендз поднимался первым, осторожно держа в руках лампу, следом за ним шел я, за мной — Отец. Неожиданно босые пятки Ксендза перестали мелькать у меня перед глазами — и мы оказались в шестиугольной комнатке. Сквозь два маленьких окошка с трудом пробирался тусклый свет луны. Как только огонек лампы разогнал мрак, я увидел Сабину. Она не обернулась, словно бы и не слышала, как мы вошли, словно бы и не заметила, что в комнате стало почти светло. Я встал так, чтобы лучше видеть Сабину. Ах, как я любил глядеть на нее. Какой красивой она тогда была.