— Извините меня, милый инспектор. Это, знаете ли, профессиональный порок — трудно даже на секунду отвлечься от дела.
— Лично я о вашей работе не думаю, когда с вами разговариваю, — рассмеялся Бжезинский. — Хотя, если нужно, готов помочь. Конечно, если нужно.
— Я думаю, что вы можете мне очень помочь, я рассчитываю на вас. Ведь вы в составе бюро уже с тысяча девятьсот сорок пятого года, и мы вам доверяем не меньше, чем людям, которых присылаем теперь. Я помню, у вас с Горчиным были какие-то стычки вскоре после его приезда?
— Были.
— И что, вы ему не поддались?
— Как видите. — Бжезинский снова рассмеялся, на этот раз уже не так беззаботно. — Только вот… пришлось мне, старому деду, учиться пойти, так он меня изгрыз… Хотя теперь я об этом не жалею — через два года я кончаю заочно институт. А ведь раньше все времени не хватало пополнить свои знания. — Он стал серьезным. — У Горчина «бзик» на этом пункте. Как это называют?.. Культ компетенции, кажется?
— Но вы ведь не только поэтому с ним договорились. Уж признайтесь.
— Конечно, не только поэтому… Просто его политика показалась мне правильной, и я начал ему помогать… Вы, я думаю, не подозреваете меня в том, что я по другим причинам…
— Иначе я бы вас сюда не приглашал. Так что оставьте такие вопросы, — добавил Юзаля с дружеским укором.
— Извините… Я видел, как он надрывается, никого не жалеет и себя первого. И я включился. Ну не сразу, конечно, немножко мы повоевали, я ведь тоже не из тех, кто позволяет наступать себе на пятки. Он меня обвинял в рутинерстве, отсутствии контроля, потому что как раз в это время выявилось несколько неприятных дел с руководителями школ. Но постепенно мы сработались, и, я думаю, он был бы разочарован, если бы я теперь попросился в отставку.
— В таком случае вам удалось то, чем не могут похвалиться его ближайшие сотрудники.
— Это, наверное, потому, что он своих секретарей считал только исполнителями. И наверняка был неправ. Он был готов внимательно выслушать и посчитаться с мнением человека извне, не работавшего в аппарате. Но своих секретарей и инструкторов он так зажал, что они мягче пластилина стали, и он что хотел, то и лепил из них. Чья это вина — их ли, его ли — черт его знает! Не берусь судить, потому что Горчин — действительно сильная личность. Он всегда подавлял их своей уверенностью в себе, логикой мышления, фантазией и даже способностью метко, хотя частенько и резко сострить… Можно ли за это осуждать? Для человека на таком посту это скорее достоинство. Плохо только, что люди, работающие рядом с ним, не развиваются, наоборот, они теряются в его тени, лишаются уверенности в себе, в собственных силах, не верят, что способны принять самостоятельное решение или иметь собственное мнение по поводу всяких трудных вопросов, с которыми им изо дня в день приходится сталкиваться на местах… А люди, знаете ли, есть люди, любят покой, устоявшееся существование. Они смотрят, слушают, что-то в них там кипит, им хочется клеймить старое, изменять его, строить новое, но, когда доходит до дела, они предпочитают, чтобы это сделал за них кто-то другой. Тот, кому за это платят. Да, да, мне не раз доводилось выслушивать такие высказывания, так что, — он мягко улыбнулся, — от конкретных вопросов мы, как видите, перешли к отвлеченным рассуждениям на тему, каким должен быть идеальный партийный работник.