— Не знаю, уж как и к чему он ее там прижал. — Юзаля впервые позволил себе двусмысленное замечание по адресу Горчина, но он хотел таким образом спровоцировать инспектора, и это ему удалось. — Говорят, он бабник каких мало, как по-вашему, это правда, инспектор? Вы знакомы с этой, ну как ее… а, черт, все забываю… А, с доктором Буковской, из больницы?
— Я не хотел об этом говорить, но раз вы знаете… Да, пожалуй, это уже секрет полишинеля.
«Шиш я, брат, знаю. Достаточно только упомянуть о чем-нибудь, повторить какую-нибудь мелкую сплетню, а уж вы найдете десятки подтверждений, потому что это освобождает вас от соблюдения лояльности, вашей глупой лояльности, такой, как вы ее понимаете… Здесь, однако, уже пахнет не сплетней, слишком уж много одинаковых мнений об этом… так что легко от этого не отмахнешься… Ты, Михал Горчин, впутался в глупую историю, и тебя придется судить. Да, и осудить сурово, по-партийному, хотя, может быть, ты с законом в самых лучших отношениях. Ты знал, что тебя здесь ждет, и должен был считаться с ответственностью. Так что мы теперь тебя оценим как полагается».
— Что для вас? — Вопрос официантки заставил его очнуться.
— Может быть, тоже такого вина, а? — обратился он к Бжезинскому. — И две чашки кофе.
— Это способная девушка, интеллигентная, — продолжал Бжезинский, которого не смутило молчание председателя. — У нее есть свое мнение, и она охотно занимается общественной работой, что опять-таки не так уж распространено в ее среде. И она, должно быть, действительно чему-то научилась в медицинской академии, люди ее хвалят. А при этом она чертовски красива… к несчастью для нашего секретаря. И зачем ему это было нужно? Ведь его жена тоже недурна собой.
— Вот именно. На кой черт ему это было нужно! Знаю я таких мужиков, которым одной бабы мало. И всегда это плохо для них кончалось, всегда осложняло им жизнь.
Вернулся Валицкий со своей партнершей. Все выпили, не чокаясь. Венцковская вдруг проявила инициативу.
— А помните, инспектор, как мы с вами польку отплясывали восьмого марта? — кокетливо спросила она Бжезинского. — Пойдемте потанцуем, такой красивый фокстрот играют.
После долгих споров и ссылок на старость, на седины, на то, что люди неизвестно что скажут, инспектор позволил ей вытащить себя на середину зала. Юзаля с Валицким хохотали до слез, наблюдая эту сцену.
— Я вижу, вы ретиво взялись за сбор материалов, — сказал Юзаля, наливая вино в рюмки.
— Есть, есть у вас чувство юмора, ей-богу, — рассмеялся Валицкий. — Вы даже не представляете, как я люблю вас за это. Я знал многих работников аппарата, но они были всегда такие надутые, что к ним не подступишься.