Больше я подглядывать не мог: из хорошо знакомого мне сарая донесся какой-то шум, словно кому-то надоело сидеть взаперти и он рвался на волю, стучался в дверь. Я было уже подобрался к сараю, но тут раздался резкий окрик Тетки: «Кто там?»
Я прижался к ограде палисадника, спрятался за кучу угля и наконец пустился наутек. «Ничего, приду сюда ночью», — утешил я себя.
Отец в ожидании моего прихода сидел на кухне, за столом. На столе стояли два котелка с остывшей утренней похлебкой и миской с картошкой. Отец чинил Райкин недоуздок и сразу повернулся ко мне. Я боялся подойти к столу. Руки у Отца дрожали. Он выронил шило, и оно закатилось под кровать. Я проворно бросился за ним.
— Вот, возьми, — сказал я тихо, почти умоляюще.
Но он все еще не глядел на меня.
— Ешь, — сказал он угрюмо, — хочешь, съешь все, я не буду.
Картошка застряла у меня в горле.
— Говорил я тебе, чтобы ты туда сегодня не ходил, — сказал Отец каким-то бесцветным голосом. Хозяйство у нас убогое, не бог весть что, но, оказывается, и это не бог весть что надо стеречь. — Он умолк и, немного помолчав, добавил: — Что-то с Огурчиком стряслось. Заболел…
Я выпустил из рук ложку.
— Ешь, ешь. Что толку, если ты еще и есть не будешь. Мало я о тебе пекусь, рад бы больше, да в доме пусто.
— Папа, — прервал я его, — как нам спасти Огурчика?
— Похоже, отравили его. Да только неизвестно чем. Дал я ему молока с горькой солью, может, обойдется.
— Ты к нему пойдешь?
— Если хочешь, можем вместе заночевать в конюшне.
— Хорошо, папа, только…
Я чуть было не проговорился. Впрочем, и того, что я сказал, было уже довольно. Непрочное спокойствие отца сломилось под тяжестью обиды.
— Что только? Может, с барышней свиданье назначил? Ну что же, иди. Ишь какой ухажер нашелся, черт бы тебя побрал!
Он вскочил из-за стола и выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью.
Я вслед за ним прошмыгнул в конюшню и поцеловал ему руку. Потом взял сноп соломы, развязал его и устроил себе в углу постель.
Недоброй была эта ночь. Я много раз просыпался и снова впадал в забытье, попадая под власть каких-то тревожных и туманных сновидений. Я слышал все, но был в каком-то оцепенении и каждый раз, когда Отец вставал, чтобы посмотреть жеребенка, делал вид, что сплю.
Укладываясь на солому, Отец громко вздыхал, и я жадно ловил его вздохи, пытаясь по ним отгадать, что с Огурчиком. Только перед рассветом я наконец уснул крепким сном. Отец разбудил меня, когда было уже совсем светло.
— Пора в школу! — сказал он, и едва уловимая улыбка мелькнула на его лице. Я обрадовался.
— Получше стало? — спросил я.