И лишь тогда Элиас понял.
Он учил мальчика читать, буква за буквой. Разве может случиться так, что уроки прекратятся, что он больше не услышит нерешительного лепета, не почувствует на шее вес смеющегося мальчика, когда тот прыгнет на отца из-за двери?
Возможно, это было какое-то безумие, но в тот вечер Элиас чувствовал себя так, будто вырвался из оков, он словно увидел собственную жизнь сквозь стекло и наконец осознал, что ничто уже не важно, кроме тех, кого он любит и кто любит его ответно.
Близилась важная ночь – одна из тех двух ночей в году, когда фермеры торгуют шерстью. Близился великий праздник, Канун жатвы, а вместе с ним и пир, на котором мясо режут толстыми кусками, а деревенские жители целый день пьют за здоровье друг друга и набивают животы до такой степени, что едва могут пошевелиться.
Лето почти закончилось, и торговля шерстью была в самом разгаре.
В таверне собрались мужчины, в карманах у которых позвякивало настоящее серебро, они были довольны собой и опрокидывали в свои глотки темный эль, кружка за кружкой.
Элиас провел влажным языком по губам, пересохшим и стянутым из-за холодного воздуха. Никогда прежде он не использовал свой дар на глазах у других.
Его главный секрет требовал тишины, сумрачных холмов и мороза. Одна мысль о том, чтобы применить его на людях, была сродни тому, чтобы приспустить штаны и прилюдно обнажить ягодицы. Элиас почувствовал, что вспотел, и принялся расчесывать нарывы. Нет, сегодня ночью этого делать нельзя. Нужно держать руки неподвижными, какой бы пыткой это ни казалось. По округе гудят слухи о чуме, и народ знает о том, что его сына поразила болезнь.
Ему вспомнилось, как Богиня отвернула от него свой лик, когда он просил ее за сына, за Джека. От этой мысли Элиасу пришлось крепко прикусить губу до тех пор, пока он не задрожал от боли. Лишь бы из его рта не вырвались проклятия! Быть может, Богиня и глуха к мольбам тех, кто нуждается в ее помощи, но ни единое грубое слово не минует ее уши. Элиас отчаянно пытался отвлечь свой разум от тех яростных мыслей, что кипели и бурлили в его голове.
Он неуверенно вышел на улицу, залитую светом фонарей, и направился туда, откуда доносился смех и звон кружек с элем.
Элиасу удалось проскользнуть в самую гущу пьющей и галдящей толпы и остаться незамеченным. Он не обладал мощным телосложением, а его борода, чуть-чуть тронутая сединой, была коротко подстрижена. Он прожил сорок четыре года, и, раз уж больше прожить ему не суждено, можно смело утверждать, что хорошее с ним случалось чаще, нежели плохое. Он кивнул паре знакомых и пошел дальше, не обращая внимания на их удивленные взгляды. Никто никогда прежде не видел Элиаса в таверне, ни разу за все те годы, что он посвятил охоте. Он был не из тех людей, кто ищет себе компанию. Он никогда не смог бы стать одним из прокторов Вайберна, хотя мог бы помочь с выбором нужного человека.