– Кто это? – Повторил голос на том конце провода.
– Феликс. Вольф. Он сказал мне позвонить…
– Секунду.
В дальнем конце коридора стояли большие напольные часы. Стекло их было выбито, а гирьки застыли, почти закончив свой болезненно длинный, восьмидневный путь, но маятник продолжал качаться, стрелки плелись по элегантному циферблату. Феликс зачарованно наблюдал за их движением.
По крайней мере, хоть что-то ещё работает.
Когда штандартенфюрер взял трубку, не было ни приветствий, ни вопросов о самочувствии. Только короткий хриплый вздох, прежде чем спросить: «Вы на месте?»
– Я хочу поговорить с родителями. – Голос Феликса звучал уверенней, чем парень себя чувствовал. – Я ничего не расскажу, пока не буду знать, что они живы.
Последовала пауза. Достаточно долгая, чтобы Феликс успел испугаться, что Баш повесил трубку, навсегда прерывая связь. Но вместо этого он проворчал:
– Ваш отец жив. Его привезли в Германию, как только я прилетел, чтобы я смог… лично поучаствовать в допросе.
– А мать?
– Вы не придерживались условий плана, – напомнил Баш. – Это не обошлось без последствий. Не могу сказать, что она не страдала.
Падало, падало. Всё внутри Феликса падало. Сердце болью отдавалось в горле. В мыслях была только Мама – стоит на кухне у раковины и рассеянно напевает какую-то мелодию себе под нос, обрезки картошки цепляются за её запястья. Мама – всегда такая терпеливая, пытается научить Адель, как набирать петли на спицы. Мама – которая, даже после 2 мая 1950 года, когда стала сама не своя, всё равно улыбается, когда Феликс приносит ей по вечерам чашку горячего чая, ступая медленно и осторожно, чтобы не пролить горячую жидкость на рабочий комбинезон.
Мамы – больше нет.
– Нет, – прошептал Феликс, словно одно единственное слово могло всё изменить. Но сделанного уже не вернуть. Сломанное не всегда можно починить. Особенно когда в дело вступает смерть.
– Однако ваш отец ещё с нами. На самом деле, он сейчас здесь…
– Феликс? Сынок? – Снова голос папы, и звучит он ещё более разбитым, чем раньше. Связки скрипучие, несмазанные, перемолотые от горя. – Ты сделал так, как они просили?
– Я пытаюсь, папа. Я сейчас на пути в Германию. Скоро буду. Я сделаю, что должен. Ты будешь в безопасности.
– Прошу, поторопись, – проскрежетал отец. – Эти люди…
На том конце раздался треск, трубка перешла в другие руки. Обратно к Башу.
– Должен ли я напомнить вам, господин Вольф, что условия не обсуждаются? Вы на месте?
– Ещё нет… я… мы прыгнули слишком рано. Но мы идём. Будем в Германии через день или два, если ваши патрули нас не остановят…