Напрасно: Сигизмундыч, похоже, уже и сам выдохся:
— Ну так и заканчивайте! Надо планировать время! — развернулся он на каблуках. На ногах у него были до смешного лаковые блестящие туфли. Такие на работу носить мог только Сигизмундыч. — Чтобы все успевать! У вас пять минут! — взвизгнул он напоследок, скрываясь за дверью. Тем же стремительным семенящим шагом, каким и влетел пятью минутами раньше.
Стеклянная створка хлопнула. И вслед полетела пара нервных истерических смешков.
Дебольский посмотрел на остатки банкета и почувствовал, что пицца комом встала в глотке — даже доедать расхотелось. Шеф поразительно умел испортить и аппетит, и настроение.
— Сигизмундыч жжет, — мрачно бросил он одновременно фразу и оставшийся в руках застывший под жирной пленкой кусок.
И взялся за салфетки, оставляя на них прозрачные желтовато-масляные пятна.
Зарайская тоже опустила обратно в коробку так и не доеденный треугольник. За все время она успела откусить раз или два — только самый кончик. И сырная корка давно приобрела неаппетитный пластмассовый вид.
Она тоже принялась вытирать кончики пальцев, по очереди вытягивая каждый и с силой проводя по нему пористым салфеточным телом. Губы ее наконец дрогнули от смеха:
— Знойный мужик.
Во всей красе она Сигизмундыча еще не видела, и для Зарайской такое выступление было откровением.
— Хотя, — она скатала салфетку в шарик и щелчком отбросила его в коробку, — такие хорошо любят. В постели.
Губы и ноздри ее чуть подрагивали.
Не похоже было, чтобы она шутила, и Дебольский невольно с удивлением посмотрел на закрывшуюся дверь. Словно еще пытался разглядеть за ней щуплую фигуру шефа:
— Сигизмундыч? — с некоторой долей брезгливости скривился он.
Странно прямой, вечно напряженный, до смешного серьезный шеф, лишенный чувства юмора и мало-мальского мужского обаяния, вызывал чувство, близкое к презрению. Чисто мужскому. Это был такой подсознательный инстинкт: почувствовать свое превосходство, глядя на снулые бицепсы как отражение мелкого желчного характера.
Дебольский отвел глаза от двери и столкнулся с насмешливым взглядом Зарайской. Непонятно было, над кем она смеется: над шефом. Или над ним.
— Он компенсирует, — передернула она острыми плечами. И провела пальцами по выступающим ключицам. — Хочет нравиться женщине в постели. — Задумчиво, с легкой играющей улыбкой склонила голову. В глубине ее зрачков плескалось что-то неопределенное: то ли жалость, то ли насмешка: — Он на самом деле знает, что смешон. Стесняется женщин, не умеет делать широких жестов, даже когда хочет. И только в постели может это компенсировать. — Она тряхнула головой, ссыпая мешающие волосы за спину. — Поэтому очень старается для женщины, умело и внимательно. Для него это искусство. Он делает это не для себя — с такими хорошо.