– Никак вы собрались меня обличать? Занятное зрелище: предатель обвиняет в предательстве.
– Я – предатель?!
– А вы являетесь кем-то ещё?
Валентин молча глотнул ртом воздух.
– Это вас в аидском училище так хорошо научили отличать верность от предательства? Ваши перевербованные товарищи?
– Но это вы сами всё придумали!
– Верно, так что не вам меня судить, юноша. Именно я завёл порядок, при котором измена родине и насилие над человеческими мозгами стали в порядке вещей. И теперь я собираюсь с этим покончить. А вот некий Валентин Севье, как я слышал, очень хотел бы, чтобы его отец совершил даже не предательство, а дезертирство. Потому что мальчику нравилось сидеть за папиной спиной.
– Вы не понимаете!
– Да где уж мне.
– Когда Ниобею… – Валентин запнулся, – ну, вы знаете… Тогда погибла мама, а где он был в это время?
– Там, где остался жив. Хотя вас, видимо, больше бы устроило, если б он тоже погиб при бомбёжке.
– Я не это имел в виду…
– А что? Знаете, что выглядит отвратительнее всего, юноша? Когда кто-то берётся с апломбом судить о том, о чём и понятия не имеет. Вы ничего не знаете ни о верности, ни о долге, вы не знаете, как и за что воевал ваш отец, и что ему пришлось пережить. Да-да, не вы один пострадали, но вы не желаете хотя бы на минуту задуматься, каково было Раулю знать, что там гибнут его близкие. Вы считаете жертвой себя одного. Вот и сейчас вы стоите тут и чувствуете себя таким гордым и недопонятым. Потому что ваш отец не бросил всё и не помчался к вам, когда вам этого захотелось, а теперь и я не желаю проникаться вашими тонкими душевными переживаниями.
Райан сделал паузу. Вздёрнувший подбородок Валентин молчал, только его ноздри раздувались, словно ему не хватало воздуха.
– Считать, что весь мир вертится вокруг твоей персоны, простительно в пять лет, но не в… сколько вам, семнадцать? Отвыкайте от чувства собственной исключительности, юноша.
– Я не считаю себя исключительным, – процедил мальчишка.
– Отрадно слышать. А потому вы сейчас пойдёте к отцу и извинитесь за каждое грубое слово, – Валентин упрямо набычился, и Райан потянулся к пульту, убеждаясь, что дверь закрыта достаточно плотно. – Или лучше я вызову его сюда.
– Я не собираюсь извиняться! Ни перед ним, ни перед кем-то ещё! И плевать я хотел на всех вас…
– Ах, ты ещё хамить мне вздумал, щенок?!
Валентин дёрнулся, явно не ожидая от сдержанного Райана рявканья во всю мощь командирской глотки. А Райан, не давая ему опомниться, уже орал на невольно отступившего на шаг мальчишку, обрушивая на его голову такие громы и молнии, которых не позволял себе и при встречах с настоящими преступниками. Он даже не соизволил подняться с кресла или хоть поменять позу, хватило одного голоса, чтобы Валентин лишь жалко хлопал глазами, открыв рот и втянув голову в плечи. Наконец воспитательный монолог подошёл к концу, и Райан завершил его грозным рыком «Всё, свободен!», словно Севье-младший был его подчинённым.