чтобы теперь, здесь, в этом крохотном буфете, пить молоко, холодное подкисшее молоко, под равнодушными взглядами коллег, и еще чтобы Маарья, с которой он жил два года, белокожая и пышная, в свое время целуя его, а мыслями находясь уже где-то далеко, вдруг сказала ему: не целуй меня так, чтобы слюна мне в рот текла.
Маттиас отнес посуду в окно кухни и еще покурил в коридоре. Фотолаборатория помещалась в большом здании химического института, и утром, идя на работу, Маттиас проходил по длинному коридору под большими трубами газопровода, мимо гудящих вытяжных шкафов и открытых дверей лабораторий, шагая быстро и уверенно, он был уже не Маттиас, а кто-то другой (ученый, Джеймс Гринвуд, в чьих руках судьбы всего мира, судьбы всех, гибель или несчастья миллионов, идет по своему институту в Санта Монике, и весь мир затаил дыхание, потому что все знают, насколько шаток этический уровень Джеймса Гринвуда, этого талантливого музыкального ученого, как легко он может позволить правительствам подкупить себя), он уже не Маттиас, тот самый,
который маленьким мальчиком не выносил свиного визга, так что в день, когда резали свинью, маме приходилось задергивать занавески, а Маттиас бросался на кровать и прятал голову под подушку, а мама садилась к постели и пела песню о том, как двух певчих птичек застала в березняке ночь, но Маттиас и сквозь песню слышал (или воображал, что слышит) пронзительный визг убиваемого животного. Мама сказала, что свинья кричит не от страха и не потому, что ее убивают, а от боли, которую причиняет не нож, а всего-навсего веревка, на которой ее тянут за ногу. Но Маттиас не снимал подушку с головы. Маттиас, тот самый,
который, перебирая недавно на чердаке свои детские рисунки, нашел нарисованный бледным карандашом, еще рукой дошкольника, проект машины смерти. Это было большое здание, куда с одной стороны входили люди, а наружу уже не выходил никто. Рисунок представлял собой разрез такого, похожего на бойню, здания: видны были тянущиеся с этажа на этаж транспортеры, катившиеся с одного конца в другой вагонетки, гильотины, никелированные ванны, желоба для стока крови. Теперь Маттиас надолго задумался над этим проектом: ничто в нем не напоминало крематориев концлагерей, да и вряд ли тогда он знал о них. Но зато он слышал о колбасных фабриках, которые размещались за городом под землей, куда в качестве сырья поступали люди, преимущественно женщины и дети, те, кто имел смелость и неосторожность сесть в чужую машину. Воспоминание об этих слухах сопровождало Маттиаса в течение всего его детства, того самого Маттиаса,