Осенний бал (Унт) - страница 49

» Держась ближе к забору, Маттиас двинулся ему навстречу. «Не подходи, стрелять буду!» — заревел тот.


(Фамилия его была Кирсипуу, свой хутор он построил тут в 1926 году. Тогда он еще курил, перед второй мировой войной бросил. Во время войны его несколько раз задерживал патруль, но ему удавалось как-то отговориться, кроме того, у него были бумаги, что он легочный больной. Земли у него было всего гектаров десять, он держал трех коров и двух лошадей. Наемных у него не было. В 1949 году он вступил в колхоз. Жена, которая очень растолстела под конец жизни, умерла годом позже. Детей у них не было. Выпивал он в меру. С тех пор как умерла жена, он боялся темноты, хотя и старался это от всех скрывать. Но больше темноты после смерти жены он боялся лунного света. Особенно осенью).


Маттиас запнулся за визжащего пса, переступил через него, луны не было, и осень еще не наступила, но теперь его отделяло от человека в нижнем белье всего пятнадцать метров. «Что я тебе, гаду, сделал? — тихо спросил он. — Скажи, что ты, гад, против меня имеешь?» — «Застрелю», — повторил тот как будто в раздумье. «Да брось ты, застрелю, что ты дурака валяешь, опомнись, фашист чертов», — сказал Маттиас. Тот опешил и сказал первое, что пришло ему в голову: «Чертов… красный!» Ничего лучшего он не мог придумать. «Успокойся. А то так врежу, навеки запомнишь. Брось ружье». Маттиас говорил не думая, неясно выговаривая слова, он уже не понимал, зачем он стоит тут перед этим человеком. Теперь они стояли лицом к лицу. Но лица его Маттиас не различал, какое-то серое пятно, даже глазниц не видно в этой мягкой, туманной ночи. Он услышал его хриплое дыхание. Сделал шаг вперед, еще шаг. «Маттиас!» — крикнула Кристина. Еще один шаг, еще один, и тут старик вскинул ружье и Маттиас плашмя бросился на землю, уткнулся лицом в траву, вдохнул горький запах травы и почвы. Близкий выстрел почти оглушил его. Но он тут же, ничего не видя, вскочил, одним прыжком подскочил к старику, который не успел снова поднять ружье, вцепился в него обеими руками, одной за дуло, другой за приклад. Какое-то время они боролись, без слов, кряхтя и сопя. Маттиасу ударил в нос запах чужого пота. На миг он прижался щекой к заросшей щеке старика, и ему почудилось, что это его отец. Как будто увидел привидение. Его охватил страх, он бы бросился бежать, если бы не держал руками ружье. «Давай ружье сюда, ты, душегуб», — прошептал он. «Это мое ружье», — тоже шепотом ответил старик. Он попытался вцепиться зубами Маттиасу в горло, но Маттиас, не выпуская ружья, отступил на шаг назад и с силой ударил старика в живот острым носком ботинка. Тот выпустил ружье, отступил на два шага, согнулся и, держась руками за живот, тоненько заплакал, точно как отец, когда его лягнула лошадь. (Маттиас помнил, что отец скоро опомнился, схватил ремень и начал бить лошадь по глазам, озверевший, чужой, обезумевший, как лунатик). Ружье было теперь у Маттиаса в руках, еще теплое от недавной борьбы, скользкое и тяжелое, и Маттиас был теперь тут хозяин, господин, и с колотящимся сердцем он в упор смотрел на этого сгорбившегося пожилого человека в нижнем белье,