На улице моросил дождь. Какие-то мужчины втащили Галю в автобус. Автобус тронулся, и Галя обнаружила, что цыганка сидит рядом. С легкими контурами помады на губах, со смуглой, чуть присыпанной пудрой кожей она казалась моложе, и при взгляде на нее что-то смутное, давно забытое выплывало из тумана и все яснее, все отчетливее прорисовывалось в пространстве.
Галя шла по парку, и голова ее раскалывалась. В ушах стоял зычный голос учительницы математики, в дневнике красовалась жирная двойка, а объяснение с родителями ничего хорошего не предвещало.
У цыганки были гладкие черные волосы, зачесанные назад, и черная родинка над губой. Она проворковала: «Милая! Дай я тебе погадаю!», потом раздвинула кусты сирени, потащила Галю куда-то сквозь заросли и сразу оглушила вопросом:
— Ты чувствуешь, как тебе не везет?
Галя кивнула.
— А деньги бумажные у тебя есть?
Галя опять кивнула.
— Мне нужно для гаданья. Не бойся, я верну, — пообещала цыганка.
Галя открыла кошелек и вытащила десять рублей.
Цыганка выхватила их, сжала в кулаке и с криком: — Сейчас ты увидишь лицо мучителя своего! — протянула Гале зеркало.
Галя и заглянуть в него не успела, как цыганка заорала:
— Сгинь, нечистая сила! — и, раскрыв ладонь, дунула на руку.
— А где же мои деньги? — растерялась Галя.
— Улетели, — мрачно улыбнулась цыганка. — Забудь про них. Не забудешь — забеременеешь от нечистой силы.
Галя очнулась. Автобус мерно покачивало. Цыганка спала. «Так вот откуда все пошло!» — вздрогнула Галя. Теперь ей стало ясно, она просто готова была отдать голову на отсечение: все началось с того самого дня, с той самой минуты, с той самой фразы. Она забыла, напрочь забыла и цыганку, и то, что с ней связано, но страх остался. А потом, много лет спустя, когда ребенок в ней заскребся, задвигался аж на две недели раньше срока, этот самый страх, от которого сжималось где-то в груди и внизу живота, нашептывал: «Урод! Сумасшедший!» и рисовал физиономии из петровской кунсткамеры. Врачи говорили об угрозе срыва, советовали лечь на сохранение, а она нарочно прыгала, скакала, поднимала тяжести.
— Это ты во всем виновата! — стала трясти она цыганку. — Он уже шевелился. Отцепись, наконец, от меня. Хочешь, — сорвала она с плеч платок, — бери его. И деньги мои забирай! — открыла она кошелек.
Цыганка прильнула к Галиному уху и, обдав ее винным перегаром, прошептала:
— Дочка у тебя будет такой же дурой, как и ты!
Дождь почти прекратился. Они подъезжали к городскому автовокзалу. Галя, уткнувшись цыганке в колени, то ли плакала, то ли дремала. Цыганка гладила ее по голове и бормотала что-то невнятное и ласковое…