— Так надо, — как от зубной боли, скривился парень. — Если я люблю ее, я должен быть счастлив оттого, что счастлива она.
Сима почувствовала, что они с ним в какой-то степени родственники, их обоих обворовали.
— А что, если нам, — почти вплотную приблизилась она к нему, — что, если нам схватить эту парочку за волосы и растащить в разные стороны?
— Что вы говорите? — отшатнулся он.
Сима уже не смотрела на него. Она не могла отвести взгляда от крепко сбитого, мускулистого тела Свами. Ей казалось, что это она сейчас стонет вместе с ним, что это ее обжигают его губы.
Наверное, Свами спиной почувствовал ее взгляд. Он встал и, шатаясь, двинулся прямо на нее. Струйка пота стекала с его щеки на шею и пробивала себе дорогу между черными зарослями на груди. Сима схватила его руку и прижалась к ней щекой. Резким движением Свами вырвал руку и стянул с Симы блузку и бюстгальтер. Она не сопротивлялась. От счастья у нее подкашивались ноги. «Мой!» — шептала она, сдавливая его плечи.
И уже не было ни этого зала, ни окружающих людей, были только его руки и губы, и она была маленькой девочкой, тонущей и стонущей в его объятьях до последней яростной схватки на полу, до ног, переступающих через нее и уходящих к другим, таким же, как она.
Потом медленно, как во сне, надевая и застегивая блузку, она опять столкнулась взглядом с парнем в тельняшке и джинсах. Он неподвижно стоял у ее стенда.
— Пойдемте отсюда, — слабо улыбнулась она.
— А картины? У вас такие замечательные картины! — заглянул он ей в глаза. — Вы что, так и оставите их здесь?
— Не знаю, — пожала она плечами.
— Если вы все равно не собираетесь забирать их, — засуетился он, — можно я оставлю их у себя? Жена будет просто счастлива. Она говорила мне, что в ваших картинах Бог.
— Бог? — вздрогнула Сима.
Она подошла к картинам и в первое мгновение сочла, что их подменили. Грубые, аляповатые работы с потеками грязи смотрели на нее со стенда. Не веря своим глазам, Сима, как птица, из гнезда которой исчез птенец, кружилась вокруг стенда, то подходя ближе, то отходя дальше, разглядывая картины со всевозможных ракурсов и точек обзора, но чем больше старалась она увидеть в них то, что видела прежде, тем большее испытывала разочарование.
Потом она долго бродила по залу, напряженно вглядываясь в работы других художников, пытаясь отыскать в них хоть какую-нибудь искру таланта или мастерства, но детские рисунки взрослых людей, впервые взявшихся за кисть, не вызывали у нее ничего, кроме жалости и презрения.
«А король-то голый!» — подумала она и сама не поняла, к кому относится эта ее мысль. К ней ли? К Свами? А может, ко всем присутствующим?