«Вот уж, действительно, все мы здесь стали голыми королями, — усмехнулась она, — голыми в буквальном смысле этого слова».
Сняв картины со стенда, она положила их на пол и вышла из зала. Она не знала, куда она шла, да, собственно, и не помнила, шла она или стояла на месте.
Когда в двенадцатом часу ночи она пришла домой, постель ее, как всегда, была расстелена.
— Устала? — спросил муж.
— Устала, — кивнула она.
— А картины принесла?
— Нет. И вообще, больше я, наверное, рисовать не буду. Краски как-то странно действуют на меня. Тревожат, возбуждают.
— Бедненькая! — провел муж ладонью по ее щеке. — Ну расскажи подробнее, что там было?
— Зачем превращать переживание в пережевывание, — отвернулась Сима и, помолчав, добавила: — Может, Зинке краски купить?
— Вот-вот, — чиркнув спичкой, подхватил муж, — Зинке, думаю, это больше подойдет.
Сима вынула из пепельницы догорающий окурок, затянулась пару раз и зашлась в судорожном кашле, так ничего ему и не возразив.
Вечером, когда мы собрались у Алика, речь зашла о фильме по роману Фриша.
— Я не читала романа, — авторитетно заявила Лена, — но думаю, то, что героиню кусает змея, осмыслено в нем как наказание. А в фильме змея кусает героиню ни с того ни с сего, и создается впечатление, что автор не знал, что делать с героями, и не нашел ничего лучшего, как разрешить конфликт с помощью укуса.
В висках у меня застучало, и я уже не слышала, о чем она говорит.
Все перекрывал истошный крик:
— Ну скажи же, скажи, со своей мамой ты могла бы так поступить?
Нет, не могла бы. Ни за что. Никогда. Я любила маму, хотя прекрасно знала, что все, что я рассказываю ей, все мои девичьи тайны, все тайны нашего пятого «А» она выбалтывает другим мамам. Но, зная это, я все равно не могла удержаться, чтоб не поделиться с ней очередным каким-нибудь секретом. Я рассказала ей, что наши девочки, Таня Роговая и Таня Стукалова, курили, и маме Тани Роговой это тут же стало известно, и она не утаила от дочки, от кого именно. Все девочки класса отвернулись от меня тогда. Мне даже кличку позорную придумали. Но как я ни сердилась на маму, как ни кричала, как ни плакала, а все-таки простила ее. А потом, когда наши девочки успокоились и снова стали доверять мне, и моя так и прилепившаяся ко мне позорная кличка вдруг странным образом из позорной превратилась в ласкательную, я рассказала маме, что на именинах Ани Уваровой девочки на куклах показывали то, что показывают только в фильмах «детям до шестнадцати лет запрещается», и на следующий же день Наташа Кулакова пришла в класс с известием, что ее маме почему-то все насчет кукол известно, и при этом выразительно посмотрела на меня.