Но болезнь ее оказалась еще тяжелее, чем думали, и о возвращении речь уже не шла, так что теперь она ждала мужа хотя бы в гости, хотя бы на месяц. За окном тяжело вздыхало и билось Средиземное море и, подолгу глядя в его свинцовую даль, Вероника чувствовала себя женой моряка дальнего плавания.
Съезжала она от Риты с твердым намерением никогда ей больше не звонить и не сообщать даже номера своего телефона. Впрочем, Рита тоже не интересовалась ни адресом ее, ни телефоном, и даже не попросила хотя бы из приличия: «Ну ты ж по приезде позвони. Сообщи, как устроилась!» И, наверное, Вероника так никогда бы ей и не позвонила, и, может быть, вообще напрочь забыла бы о ее существовании, если бы не Павликин приезд.
Боже! Какое это было немыслимое счастье! За долгие месяцы болезни Вероника уже забыла, что значит засыпать и просыпаться рядом с любимым человеком. Она готова была отдать все на свете за рыжую голову, лежащую на ее подушке.
И они с Павликом путешествовали по всему Израилю, и в каких только городах, и в каких только красивейших уголках природы они с ним не побывали!
Только Павлик становился все злее и раздражительнее, и ни с того ни с сего цеплялся к экскурсоводам, и на одного экскурсовода грубо набросился из-за того, что он известного художника назвал Иванов, а не Иванов. И, поняв, что с ним творится неладное, пытаясь унять странную дрожь в коленях, Вероника прошептала:
— А может, ты Риту хочешь повидать?
И Павлик посмотрел на нее счастливыми, благодарными глазами и воскликнул:
— Давай поедем к ней, давай!
— Нет, — бросила ему Вероника, — езжай туда один. Езжай и оставайся.
И каким-то чужим, изменившимся голосом Павлик спросил:
— А как же ты? Как могу я оставить тебя?
— Ты давно уже оставил меня, — едва сдержала слезы Вероника, — оставил еще тогда, когда позволил мне уехать сюда одной.
Она ждала, что Павлик начнет оправдываться, что, в конце концов, обратит все в шутку, но, нелепо кривя рот, он спросил:
— Но ведь она же давала подписку не общаться ни с кем из Союза?
— О, я это устрою! — усмехнулась Вероника. — Она тебя примет. Примет, как миленькая.
— Ну? — привычно отреагировала на ее звонок Рита, и, чувствуя, как земля качается и уплывает у нее из-под ног, Вероника забормотала:
— Рита! Мой Павлик давно тебя любит. Любит с того самого дня, как вы познакомились. Он утверждает, что именно в тебе, а не во мне подлинное «рахлинство». Впрочем, разбирайтесь в этом сами. Можно, он к тебе приедет?
— Можно, — после секундного замешательства выдохнула Рита.
На прощание Павлик чмокнул Веронику в щечку и, жалко и потерянно улыбаясь, попросил: