И выстоял. Они ни разу даже не поцеловались. Не видеть его грузную фигуру, одутловатое лицо с мешками под глазами, крупные мясистые губы стало невозможным.
— От этого не умирают, — сказал ей он.
А Лера умирала, еще как умирала. Она перестала ходить на занятия, целые дни валяясь в постели. Что-то огромное, давящее надвигалось на нее. Ей хотелось разбить все зеркала, только бы не видеть свое ненавистное, осточертевшее, заплаканное, уродливое лицо. И все-таки она подходила к зеркалу и подолгу подробно рассматривала тусклые слипшиеся волосы, веснушки на щеках, длинный нос, маленькие невыразительные глаза, еще и еще раз убеждаясь в том, что, конечно, такую полюбить он не мог.
А ведь ей, дуре, померещилось, что она заинтересовала его. Она никого никогда не интересовала, ни одноклассников, ни сокурсников, никого. Впервые она почувствовала себя женщиной под его взглядом. Он даже заметил ей однажды:
— Вы красивы. У вас должен быть шлейф поклонников.
И когда она, польщенная, обрадованная, ответила, что поклонников у нее нет, вздохнул с сожалением:
— Передайте им, что они неправы.
Снова и снова вспоминала она этот разговор, испытывая мучительную боль, и ей казалось, что свет, радость, целостность жизни уже никогда не вернутся к ней.
Обиднее всего было, что она, любившая играть на фортепиано, на гитаре, не могла больше не то что играть, а и слушать музыку. Музыка поднимала что-то затаенное из самых глубин, музыка раскрепощала, а этого нельзя было допустить.
Иногда Лере казалось, что она уже окаменела и совсем ничего не чувствует, но тут, как назло, звучала музыка, то ли по радио, то ли по телевизору, то ли соседка за стеной начинала что-то бренчать, и все воскресало, мучило, жгло.
А потом музыка вдруг стала настигать ее, когда все молчало: и радио, и телевизор, и соседка. Лера не могла никак понять, что за мелодии в ней звучат, где она их слышала, и лишь потом сообразила, что это — плод ее тоски. Вместе с музыкой пришли и слова. Слова о нем, о себе. «Он не любит меня, и последний мой шанс — так запеть, так ударить по струнам гитары, чтоб к нему возвратилась беглянка-душа, что еще не познала усталость и старость», — писала Лера. Петь она не умела. «Так запеть» могла только певица. Лера позвонила ей и договорилась о встрече.
Певица встретила ее в халате, невыспавшаяся, лохматая.
— Ого, ты женщина с притягательным задом, — засмеялась она с порога, — тебе нужен антистатик. Впрочем, — подмигнула она ей, — зачем тебе антистатик? Тебе нужен статик.
Лера была смущена и подавлена. Новое японское платье, специально надетое для этой встречи, действительно липло к ней и чересчур обтягивало.