Если бы Машу спросили, из-за чего вся ее жизнь пошла наперекосяк, она, наверное, не сумела бы ответить. Она, конечно, помнила, что была очень красивым ребенком, но сам момент перехода к уродству уже не смогла бы четко обозначить, хотя все предшествующее этому запечатлелось навсегда.
Ей было восемь лет, и она приехала отдыхать в деревню к тете, и соседский восьмилетний мальчик Леня каждое утро подкарауливал ее у калитки с букетом цветов. Но, польщенная и обрадованная, она играла роль эдакой гордой, неприступной принцессы и с Леней обращалась как со своим слугой: «Подай то, принеси это!»
И вдруг к ним в деревню приехала белокурая некрасивая веснушчатая Ася, и Леня неожиданно переметнулся к ней.
— Ты красивая, а она добрая, — объяснил он Маше.
Из ревности ли выросла любовь? Из любви ли ревность? И возможна ли ревность без любви, как и любовь без ревности? Кто знает, я-то сама давно уже свободна и от того, и от другого. Но, кажется, Маша полюбила еще раньше, чем стала ревновать.
Чуть ли не с первого взгляда полюбила. Ведь ни у кого из мальчишек не было таких ярких синих глаз.
— Ася прислала мне письмо, — соврала она Лене сразу же после Асиного отъезда.
— А мне привет передала? — завистливо спросил Леня.
— Вот еще! Станет она тебе приветы передавать! Она пишет, что не любит тебя, что просто притворялась.
— Нет! — закричал Леня, и слезы блеснули в его глазах. — Не верю! Покажи письмо.
Письма Маша не предусмотрела.
— Я сейчас! — опрометью бросилась она домой.
Дома она тут же состряпала примерно такое:
«Милая Машенька! Мне надоел этот Ленька! Мне было жалко его, и я только притворялась, а сама думала, когда же уеду отсюда, наконец…», и еще что-то в таком же духе.
— Конверт потерялся, — заявила она, — а письмо вот держи!
— Посмотри на свои руки, они же в чернилах! — врезал ей Леня.
Два дня Маша проплакала, а еще через два дня все ее лицо покрылось гнойными язвами, и Маша решила, что наказана за злой поступок, и этим же объясняла, что ей плохо, что ее знобит.
С того злополучного лета, с той тяжелой ветрянки Маша навсегда распростилась со своей красотой. Все бы у нее, может быть, и прошло, если бы она часами не стояла у зеркала, раздирая нарывы. Мамины уговоры и угрозы были напрасны. Маша беспощадно кромсала и рвала свое несчастное лицо.
Шли годы. Маша закончила школу, потом институт. Она была угрюма и неразговорчива, и никто даже не пытался подружиться с ней. Когда она однажды спросила маму, почему у нее, Маши, нет друзей, мама ответила:
— Надо любить себя. Тогда и другие тебя полюбят.