«Боже, мой! Я понимаю, я все понимаю, что он говорит», — удивилась и обрадовалась Мила и от одной только этой радости и удивления согласилась.
Дом незнакомца даже трудно было назвать домом. Это был настоящий многоэтажный дворец с полами из разноцветного мрамора, с витражами на стенах, с лифтами. Конечно, Мила понимала, что они с Ицхаком выглядят комичной парой. Она в длинном сиреневом с золотом платьем с оголенной спиной, в черных узорчатых босоножках на высоких каблуках, и он в своем жутком костюме и сапогах. Больше всего Милу смущали именно эти его сапоги, потому что погода уже установилась жаркая, явно не для такого рода обуви.
Разумеется, в этом доме она ни в коем случае не могла представить Ицхака как друга.
— Этот человек привез меня сюда, — сказала Мила хозяйке. — Можно, он здесь останется, чтобы увезти меня обратно?
Хозяйка, миловидная шатенка лет тридцати, уставилась на Ицхака с ужасом и с трудом выдавила из себя:
— Конечно.
— Это ваш сосед? — недоуменно спросил хозяин.
— Вроде того, — покраснела Мила.
Их усадили за стол в кухне, и слуги стали подносить им еду. Мила уже знала, что среди евреев есть свои еврейские «негры» — эфиопы, и все же ей было очень странно видеть евреев в роли чернокожих слуг.
Сначала им подали жареную рыбу, потом голубцы, потом фруктовый салат из каких-то совсем незнакомых фруктов. На этот раз Ицхак ел все, что ему подавали. Хозяева в этой семье по многим признакам были религиозными людьми и, значит, еда у них явно была кошерная.
Гости не заставили себя долго ждать. Их было четверо. Хозяин усадил их за стол в гостиной, и у них завязался разговор. К тому времени Мила с Ицхаком уже сидели в креслах в некотором отдалении от стола.
Хозяйка махнула Миле рукой, чтобы та начинала, и Мила решила тряхнуть своим старым филармоническим репертуаром. Она вышла в центр гостиной и запела свою любимую окуджавскую:
Пока Земля еще вертится,
Пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты каждому,
Чего у него нет!
Надо сказать, что Мила уехала из Союза не из-за того, что ей лично было плохо, а только из-за общей паники. В ту пору к ней как раз стала приходить известность. У нее был сильный голос, но она предпочитала этим его достоинством пользоваться редко, а петь песни полушепотом по микрофону, делая упор не на звук, а на слово. Потому многие известные барды несли ей свои произведения, потому у любителей авторской песни ее концерты пользовались неизменным успехом. Теперь, когда она, маясь без работы, стала уличной певицей, она поняла, что для работы на улице ей нужны совсем другие качества и, в первую очередь, ее голос должен быть громким и призывным. Слова здесь не волновали никого, да и редко кто из прохожих останавливался, чтобы дослушать хоть одну песню до конца. Главное было сразу заставить народ удивиться и восхититься. Тогда он раскошеливался. А восхититься прохожие могли, только услышав мощный звук, и Мила без устали, шесть часов подряд издавала эти звуки, и к концу работы ей уже начинало казаться, что она раздувается, как воздушный шар.