Скоро они уже были у театра. Катю ну просто-таки трясло при виде афиш с портретами Германа.
– Неужели я сейчас его увижу! Неужели увижу?! – причитала она.
Они вошли в театр. Оказывается, Герман был у костюмера. Костюмер носил странное имя – Люсик, но мастером своего дела был замечательным. В бюджете театра вечно зияли какие-то прорехи, которые приходилось залатывать, уменьшая расходы на постановку, и Люсик был великим мастаком шить бальные платья принцесс и наряды мушкетеров чуть ли не из марли, причем так, что выглядели они атласными и бархатными.
Когда они пришли, Герман как раз снимал бордовый с галунами сатиновый (но смотревшийся в точности как суконный!) гусарский доломан. Люсик при виде Лили метнулся к ней:
– Извините за мой французский, имею настоящий «Климат»!
Люсик иногда из-под полы фарцевал[18] французскими духами, однако его французский был и впрямь далек не только от совершенства, но и вообще от реальности.
– Спасибо, «Климá»[19] у меня есть, – качнула головой Лиля.
Люсик с тоскливым вздохом вышел.
– Это ваша давняя поклонница Катя, – улыбнулась Лиля Герману. – Она пришла взять автограф. Можно?
– Здравствуй, – протянул руку Герман. – Екатерина… Какое у вас прекрасное имя! Как у нашего бывшего министра Фурцевой! Только вы лучше! Но что вы так смотрите на меня?
А ведь и в самом деле – Катя смотрела на Арефьева с довольно странным выражением. Не так ошалело-восторженно, как раньше, а как бы озадаченно.
– Что? – встревожилась Лиля.
– Я просто подумала, – несчастным голосом пробормотала Катя, – что вы и теперь такой же… – И она показала фотографии Арефьева во всем блеске молодости, красоты и славы.
– Катя! – испуганно вскрикнула Лиля.
Герман усмехнулся:
– Значит, такой я вам не нравлюсь?
– Да вы мне очень нравитесь! – затараторила Катя. – Правда! Но в молодости как-то больше!
– Катя!!! – простонала окончательно скандализованная Лиля. – Ну что ты говоришь?!
– Лилечка, вот так вот, – развел руками Арефьев. – Sic transit gloria mundi[20].
– Чего? – вытаращилась на него Катя.
– Вот так проходит слава мира, – не без насмешки перевел Арефьев. – А вот здесь я еще моложе.
– Там вы мне еще больше нравитесь, чем вот тут! – пылко вскричала Катя, размахивая фотографией из «Советского экрана».
– Клянусь, что не буду обижаться, если вы будете любить меня с фотографии, – засмеялся Герман и начал подписывать снимок: – «Екатерине от молодого Германа». И подписался.
Катя приняла портрет благоговейно, словно священную реликвию, и прижала к сердцу.
* * *
Отец помог Кате поступить в школу, которая находилась недалеко от Дома с лилиями (в ту самую, куда когда-то ходила Лиля, о чем Катя не знала, к слову сказать), однако подготовкой к урокам она себя не слишком утруждала. Быстренько перекусив, она бежала на рейсовый автобус и ехала в город, чтобы успеть на дневной спектакль, в котором был занят Герман Арефьев, или хотя бы к театральному подъезду, чтобы вручить ему цветы. На букетики она тратила все свои карманные деньги. Очень скоро Катя перезнакомилась с другими поклонницами Арефьева – они все неистово хлопали в зале и встречали его у подъезда, выпрашивая автографы. У каждой их было по нескольку штук, однако поклонение – вещь такая сугубо ритуальная: ждешь у подъезда, встречаешь, вручаешь букет, просишь автограф, смотришь вслед обожающим взглядом…