Звезд и луны в последний вечер не было, собирались тучи, и ночью ударил дождь, сильный, тяжелый, с прощальным грохотом и воем. По русской примете, предстояла хорошая, без тягот, дорога. Такой она и вышла: через Аден, Каир, точно по расписанию приземлились в Шереметьеве, что было бы удивительно, если бы не прощальный дождь на Мадагаскаре.
Ситцевые занавески
Рассказ
— О-хо-хо да о-ха-ха, далеко ли до греха, — приговаривал Коля давние бабушкины слова, потягивался, позевывал, но вполголоса — боялся разбудить хозяйку за стеной. — Возьму вот и снова завалюсь. Еще минут на триста — пропадай эти экзамены и стипендия вместе с ними! Спать хочу, есть хочу, больше ничего не хочу! — Так вроде бы безвольно расслабляясь, он тем не менее трезво уже посматривал на развалы учебников и тетрадей, ждавших его на столе, на подоконнике и табуретке, на гимнастическую резину, клубочком свернувшуюся у порога, на черные, холодные лбы гантелей, высунувшихся из-за печки. Надо было начинать день, и Коля встал, распахнул окно, раздвинул пестренькие занавески, чтобы не замедляли хода утренних свежих волн. Передвигаясь потом по комнате, выжимая гантели, растягивая резину, приседая, он продолжал ворчливо насмешничать:
— Сдался мне этот режим, плевал я на всякие распорядки и беспорядки, я вольно жить хочу, отдыхать и веселиться. Лениться хочу, дурака валять, наследство хочу получить.
Эта Колина склонность оговаривать себя, переиначивать на словах каждый свой вдох и выдох проявлялась на только в дремотно-брезжущие утра, но, пожалуй, более всего в прочие, ничем не замутненные минуты.
К примеру, какой-нибудь институтский приятель, напуганный накануне сессии собственной ленью и праздностью, приставал к Коле:
— Колька, вывернемся, нет? Нет, ты почему такой спокойный?! С профессурой домами дружишь? О, о! Весело ему. Выгонят же, в стройбат забреют.
Коля похохатывал, приобнимал приятеля за плечи:
— Не дергайся. И будешь долгожителем. У меня вон дед к сотне подкрадывается. А почему? За жизнь ни одной нервной клетки не потерял. Вот как-то пошли с ним за черникой. Ходили, ходили — я уж язык высунул, норовил присесть на обочинку. А дед меня учит: не думай, не думай, паря, что устал. На ходу и отдохнешь…
— Колька! Пошлю ведь. И очень далеко.
— Я, знаешь, как делаю? Учебники, конспекты под подушку — и сплю. Обучение во сне. С утра умны-ый, аж голова трещит.
Приятель, ругаясь, отмахивался, убегал, а Коля весело кричал вслед:
— Не дергайся, па-ря! Отметок на всех хватит! Не обойду-ут! — И круто поворачивал, торопился домой: конспектировал, чертил, читал, запоминал, а где туго давалось, зазубривал — беспечность беспечностью, а прилежание прилежанием.