— Не в бровь, а в глаз, — по-русски добавила жена Анри, Элин, игравшая Анну Андреевну. Она учит русский в доме советско-малагасийской дружбы, слов знает немного, но произносит их чисто, без акцента.
Пока мы беседовали, в сторонке наигрывал национальные мелодии на электропианоле молчаливый и мрачноватый родственник Анри, так сказать, услаждал беседу.
Я попросил Анри прочесть последний монолог городничего. Он подобрался на стуле, пригладил седой ежик, этак театрально устроил руки на груди, и заклокотал Антон Антонович по-малагасийски. «Обручился! Кукиш с маслом — вот тебе обручился! Лезет мне в глаза с обручением!..» Мне показалось, что ритм монолога выдерживался. Элин переживала за мужа, как бы он не забыл слова, готова была подсказать ежесекундно. Переживал за отца Анри-младший, студент университета, высокий, тонкий юноша с горячими, темными глазами на худом, каком-то неистовом лице. Он играл Ивана Кузьмича Шпекина, почтмейстера, но наизусть знал всю пьесу и сейчас, не замечая, шевелил губами, повторяя за отцом слова. Смотрел на нас со стены Гоголь — белел треугольник лба в охвате темных длинных волос, и намечалась улыбка на молодых еще, нескорбных губах.
Вечером, накануне отъезда, пришли ко мне в гостиницу Ирина и Анатолий Зубаревы, проститься и передать дочери и матери гостинцы. Анатолий преподает в здешнем университете, но разговор пошел, конечно же, о родном московском НИИ, откуда командировали Анатолия на Мадагаскар. Что да как там, да какие страсти там кипят, да цела ли его лаборатория — я, никогда не слыхавший о Толином НИИ, тем не менее через минуту уже втянулся в этот разговор — поддались мы с Анатолием старинному русскому наваждению — при малейшей возможности поговорить о работе. Ирина все переживала, как там дочь, слушается ли, помогает ли бабушке, хорошо ли учится — у Зубаревых, в здешней квартире, видел нервный, энергичный рисунок дочери — она, по словам Ирины, учится на художника. Слушал я Ирину и Анатолия, собирал по пути блокноты и безделушки, укладывал в чемодан. Потом присел на дорожку, и показалось вдруг, что сижу в большой комнате русских людей, собравшихся в «Хилтоне», чтобы проводить меня с Мадагаскара — в видениях мы все очень самонадеянны. Во главе компании сидит Николай Васильевич Гоголь, смотрит печальными глазами. Тут и Бондарев с Есиным, и Пильников, и Карташова, и Борис Екимов из Калача-на-Дону — полон, полон миражами воздух вечного лета! К компании надо присоединить ребят-кукольников, которые тоже сейчас собираются на завтрашний самолет: Ларису Аносову, консультанта советского центра Международного союза деятелей театра кукол (УНИМА), о котором бы я, наверное, так и не узнал, не соберись на Мадагаскар, Елену Луценко, главного художника Челябинского театра кукол, и Валерия Левченко, главного режиссера Одесского кукольного театра. Они второй раз на Мадагаскаре, у них уже есть стажеры, они поставили здесь несколько спектаклей, вызвавших у мадагаскарцев, впервые приобщенных к искусству кукольников, непреходящий восторг. Веселые, остроумные, работящие ребята. За два вечера я узнал о кукольном деле от них больше, чем за всю жизнь, и благодарен за это знание.