Затем, притомившись, смолкает магнитофон, и Женечка приглашает Серегу к столу, с удовольствием, со смешной серьезностью превращаясь в хлопотливую, ласково-строгую женщину, встречающую мужа. Она щепотью трогает лоб: «Ах, соль забыла»; грозно спрашивает: «Руки вымыл?»; в веселом ужасе хватается за сердце: «Господи, кто же так вилку держит!» Она хозяйка, старшая сестра, мать, девочка, с нетерпением репетирующая сцены из предполагаемого будущего.
Подобное Женечкино поведение да еще вволю распробованное вино из родительского буфета побуждают к родственно-откровенной беседе, к этакому легкодумному вечернему разговору за семейным столом.
— Представляешь, Сережка! Нинка оказалась абсолютной дурой. Спрашивает: «Что это за мальчик вчера с тобой был? Какой у него неприятный взгляд», — говорит. Ну, скажи, какая дура, да?
— Ага. Это с ремнем-то которая, с широким?
— Ну да! Тоже ремень этот нацепила — безвкусно, правда?
— Под кубинку работает. А я сегодня милиционера отлупил. Пристал, гад…
— Сумасшедший! Вдруг узнают? Тогда знаешь как влетит!.. — И смотрит с влюбленною укоризной.
— А!.. Кому охота! Он ведь не дурак — болтать об этом, ему же и попадет. Скажут, с пацаном не справился. Не бойся, Женька! Ты не плачь, не плачь, невеста, — побледневший Серега с виновато-напряженной улыбкой обнимает Женечку.
Она шепчет громко, не очень-то отталкивая его:
— Ой, идиот! Скоро же мои придут. Балда ты такая, Сережка. — Они целуются. — Что, доволен, доволен, да? Ах, ах! Как мы довольны, вы не представляете! — Женечкины плечи то ускользают, то вновь возвращаются в большие белые Серегины ладони.
— Женька, так завтра едем? Едем? Учти: жениху не отказывают. — Голос у Сереги дрожит, и потому он старается говорить с усмешкой: — Ах, жених! Какой жених! Ах, невеста! Какая невеста! — А в глазах счастливое сияние, настолько нестерпимое, что Женечка отваживается на старомодный вопрос:
— Сережка, а ты меня очень любишь?
— Не заметно, что ли? — с деревянной смущенностью говорит Серега, но тут же поправляется: — На сто с прицепом. Чего-то забываешься, невеста. Давай-ка выпьем.
Продолжается безмятежный вечер.
И только милиционер Федя Пермяков трудится не покладая рук — Серегин отзыв о нем несправедлив. Уже опознан бежавший преступник при помощи завсегдатаев публичных скандалов, собраны свидетельские показания, составлен акт об использованных патронах, а сейчас Федя спешит в медицинскую экспертизу за справкой. Федя спешит, переполненный задумчивой решимостью: «Что ж, будем судить. Конечно, для родителей это душевная травма, да и мне, конечно, нелегко. Но простить я не могу. Общество тоже не простит». Федя хмурится и краснеет от удовольствия, что такой вот он серьезный, и мысли у него серьезные, и все-то он понимает, хоть и является начинающим милиционером.