А наши влюбленные тем временем прощаются.
— Сережка, ну, хватит! Слышишь? Не веди себя кое-как! — И, оберегаясь от чересчур разгорячившегося Сереги, Женечка скачет по комнате. Он же, поначалу молча, с упрямой, бессмысленной улыбкой, все хочет настичь ее, но никак не может и потому вскоре забывает о взрослых своих намерениях, с легкостью согласившись поиграть в «догонялки». Грохочут стулья, дребезжит посуда, трещат половицы. «А-а-а!..» — бьется, булькает где-то на самых верхах Женечкин смех. «Хо-хо-хо!..» — размерен и гулок Серегин хохот. Вот они устают, обессиленно посмеиваются друг перед другом, отдуваются, слабо покачивают руками и, остывая, источают острый, жаркий, соленый запах молодого пота.
— Ну, привет жениху!
— Гудбаиньки, невеста!
— Гуд байт! Гуд бай! Как они любили, как они любили!..
— Значит, завтра едем?
Поздний вечер вырос между небом и землей, у основания темно-фиолетовый, а к вершине посветлевший до бледно-зеленого. И эта зеленая светлынь хлещет, заливает облака, скатываясь в них по наклонному своду уже совсем прозрачными неторопливыми потоками.
Течения вечера Серега, конечно, не замечает, потому что весьма озабочен встречей с матерью — он сосредоточенно жует взятый у Женечки лавровый лист, для верности проглатывает горькую кашицу — лишь бы мать не учуяла выпитого вина. За курево она уже не ругает, а вот насчет выпивки — страх один: крик, слезы, валидол, да к тому же влепить может — хоть и женщина, а кулак острый, тяжелый.
У попутной колонки Серега долго полощет рот ледяной водой, умывается, причесывается, затем, заложив руки за спину, неспешно отправляется дальше — просто прогуливается человек перед сном. А чтоб уж наверняка вызвать материно благорасположение и в дальнейшем выпросить рублевку, Серега пристраивает на лице этакую покорную утомленность, для чего слегка втягивает щеки и таращит глаза, про себя между тем сочиняя: «Уф! Весь день как проклятый алгебру зубрил. Видишь, череп сдвинулся? Прямо как у леопарда». И мать рассмеется, довольная, что ее Серега наконец взялся за ум и, дай-то бог, поступит в этот самый техникум. Затем состоится обильное чаепитие. Сама постелит ему, и он заснет с блаженной мыслью, что уж очень здорово получается с этими «приемными экзаменами» — благодаря им месяц назад он без лишних разговоров исчез из комбината бытового обслуживания, где одни только женщины, и все — знакомые матери, а кроме того, в запасе еще месяц: валяй себе дурака — и хоть бы хны!
Дверь открывает квартирант Толя, рыжий, громадный мужчина:
— А-а! Штурмовичок явился! — гремит он, настроенный всегда насмешливо, и со шлепком ухватывает Серегу за шею, гнет к полу. — Жидок, жидок, приятель! Хочешь, салазки загну?