— И что же ты будешь делать с таким образованием?
— Учить других. Я не осуждаю отца, но и по его стопам не пойду.
— И вот ты здесь! — Адам широко раскинул руки. — Это называется, не по его стопам?
— Спасибо, я наелась, — буркнула Белль, покосившись на едва тронутое блюдо.
— А я еще нет.
— Я пойду в свою комнату.
— Пойдешь, когда я закончу. И советую тебе доесть, больше я предлагать не буду.
— Я действительно сыта.
— Меня не устраивает вариант отправиться на вечеринку с высохшей мумией. Платье должно идеально облегать твои женственные формы.
Белль вспыхнула:
— Какое ты имеешь право распоряжаться моими формами?! Они тебе не принадлежат! Я сыграю для тебя этот спектакль, но к моему телу доступ ты не получишь.
Адам поднялся и подошел к ней. Затем наклонился и кончиками пальцев провел по ее щеке. Девушка, как завороженная, уставилась на его лицо. На его кожу в рытвинах, на опущенный уголок рта, на шрам, пересекавший правый глаз. Белль поняла, что шрам не испортил его зрение. Адам все видел. Адам видел ее насквозь: и лихорадочное течение крови по ее венам, и бешеный стук ее сердца.
— Для меня не существует запретов, — ласково произнес он. — Запомни это раз и навсегда.
— Я же говорила…
— У тебя есть парень? Прекрасно. Но я запер тебя в своем замке, Белль. Как думаешь, меня может волновать твоя личная жизнь?
— Учитывая, что… — Она нервно сглотнула. — Что за сорок восемь часов у тебя появилось двое заключенных, ты вряд ли переживаешь о бойфрендах.
— Правильно. — Адам снова опустился в кресло, и ей заметно полегчало. — Знаешь, а ведь это прелюбопытнейшая вещь! У тебя все отнимают, ты сужаешь свой мир до пределов дворца, и вдруг появляется столько времени на размышления.
— Вижу, ты прошел свой собственный путь а-ля «Есть, молиться, любить»[3] и просветлился, — заметила она.
— Не совсем. Просто я много думал о том, что ценно, а что нет.
— И что же для тебя является ценным?
— Выживание в этом мире. Больше ничего. За то, как ты живешь, тебя не наградят, Белль. Помни об этом.
— У тебя хватает наглости высказываться о профессии моего отца, и в то же время ты говоришь, что нравственность не имеет значения?
— Нравственность затрудняет выживание. Когда у тебя ничего не остается, природная потребность дышать поддерживает в тебе жизнь. Когда вокруг все исчезает, у тебя есть лишь вдох и секунды перед выдохом. Иногда ты живешь только ради этого. — Адам оторвал зубами кусок мяса. — Всеми людьми управляют естественные потребности. Не образ жизни, не то, чем ты владеешь.
Она покачала головой:
— Это не про меня. Я люблю книги. И океан. Нагретый солнцем песок, который ласкает мою кожу. — Его глаза сверкнули, и она почувствовала, что краснеет. — Это гораздо ценнее выживания. Потому что придает жизни смысл.