Велев детям навести в их комнатах порядок, раз уж я убралась и перестелила им постели, я пошла в овчарню проверить овец, некоторые вот-вот должны были ягниться, но пока все было тихо. Потом завелся и уехал грузовик. Я внесла в дом одеяла и села в гостиной лицом к фьорду пить кофе. Горы на той стороне казались голубыми в дымке.
Я остыла. Ну, смотрит он на нас сверху вниз, и что? Австрийский офицер, а мы деньги зарабатываем уходом за ним.
Придя к нему с ужином, я поздоровалась не поднимая глаз, поставила на столик поднос с едой, забрала старый, от обеда оставшийся, и вышла за дверь. Солнце светило на горы на юге, они искрились из-за белого снега, и на утесы на севере, где верхушки елей сияли как позолоченные. На дворе и на хуторе уже смеркалось. И воздух ледяной.
Ночью я лежала спиной к Ивару и плакала, беззвучно заливалась слезами, в темноте они текли по щекам на подушку, я как будто надломилась.
На другой день ветер переменился, он дул с юга и наполнял долину теплом. Природа и все вокруг выглядели мягче, ушла давешняя резкость. Мне было смешно, что я собиралась его проучить.
Доброе утро, как спал, спросила я, входя с завтраком.
Как младенец, ответил он.
У тебя вид пободрее. Дать тебе поднос в кровать?
Ага.
Он медленно приподнялся, я засунула ему под спину подушку, поставленную на попа.
Вот так, сказала я.
Мне сперва надо кое-куда, сказал он.
Я помогла ему встать, он оперся на меня, и мы пошли.
Рука, которой он опирался на меня, была сильная. При всей худобе — а у него ребра сквозь кожу просвечивали — в нем не было тщедушности.
Ягнята уже народились? — спросил он, снова усевшись в кровати с подносом на коленях.
Я помотала головой.
Пока нет. Но вот-вот. Мне кажется, сегодня ночью.
Почему так кажется?
Потеплело сильно.
А это влияет? — спросил он.
По-моему, да, ответила я. И спросила, не нужно ли ему чего-то еще.
Нет, спасибо, ответил он.
Он легко провел ладонью по тыльной стороне моей руки и посмотрел на меня.
Ты ангел, сказал он.
Я покраснела.
Да просто баба деревенская, которой платят как сиделке, сказала я.
Я все равно благодарен.
Отлично, ответила я и вышла, не попрощавшись.
Где бы я ни была, чем ни занималась, мысли все время возвращались к нему. Я потому и плакала: его появление наполнило меня надеждой, а когда я поняла, что надеяться не на что, почувствовала пустоту. И она отличалась от пустоты, с какой я жила до надежды.
Но на что я надеялась?
Сама не знаю. Надеялась, и все.
И до чего ж приятным было это чувство!
Неужели я не могла просто длить его? Приносить еду, болтать, когда ему хочется, не надеяться, не наказывать, а быть в том, что я намечтала себе тогда у водопада?