Нет, так-то он меня, конечно, увидел. Старуху с жидкими серыми волосами и морщинами на лице. Но во взгляде отразилось не больше, чем если б он увидел голубя, ковыляющего по гравию. Я об этом и говорю, о полном отсутствии интереса. Но знал бы он, о чем я подумала! Я смотрела на его волосатые ноги, мускулистое тело и представляла, как кто-то кладет руку ему на грудь. Мысли ведь не делаются ни старыми, ни сохлыми, они так же молоды, как в шестнадцать лет, и так же полны жизни. Но когда я заглянула мужчине в глаза, меня в них не оказалось. Вот это и есть главный кошмар старости. Мужчина ушел, глядя себе под ноги, и я подумала, что он страдает от несчастной любви. А потом подумала: эх, где мои двадцать пять и любовные муки?! Я сидела на скамейке в тени больших деревьев. Позади них блестел канал. И думала о Гру, Хеннинге и Сольвейг. Я променяла их на тебя.
Днем перемыла на кухне все шкафы и ящики, несколько часов их драила. Потом села на солнце на балконе и смотрела на город. Я люблю Мальмё, мне нравится, что мы осели здесь. Смотрела, смотрела и подумала: надо мне возвращаться домой. От этой внезапной мысли меня бросило в дрожь. Потому что доехать до дома очень просто. Дойти до вокзала, сесть на ночной поезд в Осло, там пересесть на поезд в Берген, а завтра вечером на корабль. А можно и на самолете полететь, так совсем быстро.
Я стала думать, как бы все было.
Как они теперь выглядят.
Как встретят меня.
Придумала, что вдруг они позволят мне остаться и дожить жизнь там.
Раньше, даже в минуты наивысшей слабости, я не позволяла себе таких фантазий.
Фыркнула с досады на себя и пошла на кухню, сделала джин с тоником — джин я купила утром в магазине — как чувствовала, что понадобится, вернулась на балкон и встряхнула стакан, мне нравится слушать звон ледяных кубиков.
Тогда-то я и решила, что поговорю с журналистом. Если он снова появится. Они же настырные.
О твоем прошлом, Александр, я мало знаю, помимо того, что ты рос сиротой и однажды вместе с группой таких же детей провел в Норвегии целое лето. И влюбился в нее. Всегда называл Норвегию раем на земле. Позже, когда мы уже жили здесь, и я медленно пробуждалась, то стала думать, не была ли я слагаемым арифметического равенства. В том смысле, что свою любовь к белым ледникам, зеленым склонам, горам, глубоким фьордам и извилистым гравийным дорогам ты просто перенес на меня. Но к тому моменту я уже пробудилась в достаточной степени, чтобы понимать: а какая разница? Все равно в конце концов остаешься не с тем, в кого влюблялся. Ты же не думаешь, что я мечтала о сутулом, покорном мужчине, который каждое утро как застынет, сгорбившись на краю кровати, так и сидит, тоскливо вздыхает?