И старуха наконец успокоилась. На другой день она закончила большую стирку, с которой не могла справиться две недели.
В деревне разрядилась напряженная атмосфера. Люди вступали в кооператив и не понимали, почему раньше они этого так боялись.
Когда на собрании зачитали имя кандидата в председатели и в мрачном зале клуба поднялось двести пятьдесят рук — нашлись и такие, кто тянул вверх обе руки, — секретарь райкома партии Драхош, наклонившись к местному жителю, сидевшему возле председателя собрания, спросил:
— Кто такой Мадарас?
Тощий, изможденный из-за болезни желудка мужчина лет пятидесяти — Ференц Мок, — пожав плечами, неохотно ответил:
— Середняк. Ни разу не видал его ни на одном собрании. Впрочем, его считают хорошим хозяином.
Затерявшийся в толпе Дани, стараясь не привлекать к себе внимания, украдкой посматривал по сторонам. Он проверял, все ли подняли руку.
— Кто против? — закричал председатель собрания, человек, не знакомый Дани, по-видимому представитель района, потому что он выступал от имени райсовета.
Нервы Дани были натянуты до предела, его прошиб холодный пот, и на скулах у него выступили красные пятна. Время тянулось бесконечно медленно. Он напрягал все силы, чтобы его слушались руки и ноги и не дрожали губы.
Никто не проголосовал против. Его избрали единогласно.
Дани вздохнул с облегчением. Хотя он выставил свою кандидатуру, прибегнув к помощи вербовщиков голосов, как депутат парламента, представляющий какую-нибудь коалицию, он все-таки почувствовал бы себя униженным, если бы нашелся человек, выступивший против него. Все произошло так, как он предполагал: у большинства людей не было определенного мнения, и поэтому они легко согласились с прочими. Не все хотели, чтобы он стал председателем, но никто не возражал против этого, не выдвигал вместо него другого кандидата, лучшего и более подходящего. Поэтому у Дани от радости сперло дыхание. И он подумал — позволил себе поддаться самообману, — что без дяди Кальмана и его приятелей он все равно прошел бы в председатели.
Собрание продолжалось, и никто не нарушил порядка, чтобы торжественно приветствовать новоиспеченного председателя; ему лишь исподтишка подмигивали и бросали на него заговорщические взгляды. Дюри Пеллек, его лучший друг, ткнул его в бок, но тут же от него отодвинулся: «Ну, дружище, теперь тебе сам черт не брат». Дани улыбнулся курносому, большеротому, смуглому Дюри, а про себя решил: «Никакого ответственного дела я ему не доверю». Из парней двадцать шестого года рождения только они двое остались в деревне холостыми, вместе ходили на танцы и гулянки. Он любил своего друга, но у того ветер гулял в голове, и в серьезных делах на него нельзя было положиться. Наверно, Дюри обидится, сочтет его неблагодарным, но дружба дружбой, а служба службой.