— Что же все-таки ты ешь целый день? — на следующее утро спрашивала она Дани.
Как бы рано Дани ни подняли с постели, он не мог опередить мать. Ежедневно чистила она ему сапоги, грела воду для умывания, доставала из шкафа чистую рубашку. Но было еще так рано, что завтрак не лез Дани в горло, и мать тщетно потчевала его.
— Что же все-таки ты ешь целый день?
— Да что попало, — отвечал Дани, пожимая плечами. — У меня и времени на это нет.
— Почему ты не приезжаешь домой обедать? — ворчала мать. — Что у тебя за должность, если даже не отпускают домой пообедать?
— Некому отпускать меня, мама, — смеялся Дани. — И некому мне приказывать. В том-то и беда.
— Да ты и не спишь совсем, — продолжала мать.
Каждый вечер ставила она возле его кровати пустую пепельницу и на другое утро находила ее полной окурков. Он поздно ложился, чуть свет вставал да еще курил по ночам.
— Что же с тобой будет? — причитала она.
Дани сбросил сразу килограммов десять лишнего веса, как поле, под конец зимы освобождающееся от снега. Но он не ощущал никогда ни голода, ни усталости. Он жил в таком напряжении, с такой внутренней концентрацией сил, которые знал прежде только по быстро пробегающим мгновениям любви.
Для преобразования двухсот пятидесяти мелких крестьянских хозяйств в одно крупное хозяйство надо было проделать огромную организационную работу. При этом Дани не мог использовать полностью свое положение и власть, как, например, командир роты или директор завода. У него была возможность не приказывать, а только просить; не налагать взыскания, а только взывать к совести тех, кто допустил ошибку. Но, по правде говоря, ему хватало этих вспомогательных средств. Он, сумевший великолепно наладить свое маленькое хозяйство, чувствовал, что организовать кооператив на площади в триста раз большей, чем у него, ему намного легче, — так человеку гораздо удобней двигаться в одежде, сшитой по росту. Дани еще недоставало опыта, но, как ни странно, люди и дела повиновались его словам и рукам.
Организационная работа стала повседневной жизнью Дани, но его действиям придавало особую эмоциональную окраску обладание властью или, вернее, сознание этого. Он почувствовал собственную власть впервые, когда сразу после выборов к нему явился председатель сельсовета, присланный в деревню с какого-то пригородного завода после смещения Ференца Мока.
— Будь добр, товарищ Мадарас, подпиши. — И он разложил на столе перед Дани несколько листов бумаги.
Дани внимательно прочел на одном из них текст, отпечатанный на машинке: «Удостоверяем, что сельскохозяйственный кооператив «Новая жизнь» отпускает с работы следующих товарищей…» И дальше шли имена семнадцати-восемнадцатилетних парней, среди которых значился младший сын Кальмана Лимпара. Дани знал и других, если не по именам, то в лицо. Это были сын Келемена, сын Маришки Варги…