— Десять лет обещают, что в кооперативе жизнь будет лучше.
— Десять лет…
— Десять…
Дани почудилось, что слова, сказанные им Драхошу, записали на пленку, а теперь прокручивают ее.
— В кооперативе да, — сказал он. — Там жизнь будет лучше. А у нас пока еще не сельскохозяйственный кооператив, а какое-то мелкое предприятие… При переходе на новый способ производства неизбежно наблюдается упадок… Упадок чего? Общий упадок. И в первую очередь дисциплины… У всех вас есть хлеб. У всех полный достаток. Все получили и наворовали столько, что хватит до нового урожая… Откуда я знаю? В деревне ничего не скроешь. Моя мать, моя честная мать, сказала вчера: «Видишь, не был бы ты председателем, и мы тоже могли бы теперь красть, не хуже других…» Эта зараза в воздухе, как грипп. Хочешь не хочешь — всех заражает. Кто мог позволить себе, когда был единоличником, в октябре носа не показать в поле, а только попивать винцо да отлеживать бока? Десять лет обещают, что в кооперативе жизнь будет лучше, да? Будет ли лучше? Ну конечно, будет, но без вас. Зачем вы вступали в кооператив? Насколько я знаю, никого не заставляли, не били, никого не запугивали. Если бы в нынешнем году все работали так же добросовестно, как раньше, когда были единоличниками, мы бы теперь горя не знали. Вы пытаетесь тремя способами выжать все возможное из кооператива: во-первых, бездельничаете, во-вторых, воруете, в-третьих, хотите сорвать побольше с государства… Здесь никто не имеет права нападать на кооператив, здесь никто не имеет права считать себя обманутым…
— Только я!
Этот злобный выкрик, точно удар топором, прервал страстную речь Дани. Он посмотрел на дядю. Тишина сгустилась, как воздух, насыщенный газом.
— Да, только вы, — подтвердил Дани.
Лимпар невольно выпрямился и, окинув взглядом трактир, сказал:
— Когда в нашей деревне еще не было ни слуху ни духу о кооперативе, но мы уже поняли: нам от него не отвертеться, мы с моим дорогим племянничком договорились, что он станет председателем кооператива, а я буду ведать там всяким добром. Что мы не уступим такой добычи коммунистам, как сделали это после сорок пятого года. Но мой дорогой племянничек не сдержал своего слова и меня прогнал.
Ференц Мок подумал: «Неужели это правда?»
Люди в трактире были потрясены: значит, их водили за нос, и обманывал их не один человек, а несколько. И теперь они не знали, кем возмущаться: Лимпаром или Мадарасом. И они возмущались и тем и другим.
— Да, я прогнал вас, — подтвердил Дани. — Но за что? — Лицо его было каменным, полным решимости, глаза сверкали холодным блеском. — Пусть он скажет, за что я его прогнал, а то он не выложил всего до конца.