Корр.:
— Я знаю, что вы привлекаете работу Алекса Гурштейна о древнем происхождении Зодиака в поддержку вашей теории. Не могли бы вы развить свою мысль, отталкиваясь от этого?
Хэнкок:
— Гурштейн — один из многих ученых, уделявших большое внимание так называемому каменному веку. Он определенно утверждал — но за аргументами вам лучше обратиться к нему, а не ко мне, — что некоторые зодиакальные знаки существовали гораздо раньше, чем это признано официальной наукой. И это вовсе не революционная идея, переворачивающая наши представления о прошлом. Все, что от нас требуется, — это признать, что наши отдаленные предки могли быть сообразительнее, чем мы думаем. Не более того.
Полагаю, стоит добавить еще несколько слов. Эта идея сама по себе не является революционной, поскольку она согласуется с постепенно растущим признанием того факта, что уже в каменном веке люди интересовались астрономией. Символы, вырезанные на костях, возраст которых оценивается в 30 000 лет, по-видимому, изображают фазы Луны. Поэтому идея о накоплении подробных астрономических знаний за очень долгий период времени, по-моему, не должна возмущать египтологов. Они вполне могли бы принять ее во внимание и даже рассмотреть ее.
Корр.:
— Вы только что намекнули на содержание моего последнего вопроса по этой теме. В ваших работах вы часто упоминаете о том, что египтологи не признают или не принимают во внимание новые материалы. Почему они это делают?
Хэнкок:
— Во-первых, я хочу сказать, что моя собственная работа по Древнему Египту была бы невозможна, если бы я не располагал очень подробными, профессиональными и превосходными научными трудами, написанными видными представителями египтологии. Девяносто процентов информации, которой я пользуюсь, если не больше, почерпнуто из исследований египтологов. Я лишь даю иную интерпретацию. Поэтому я совершенно открыт для новых идей и информации в области египтологии.
Проблема в том, что египтологи в целом, особенно в последние 30–40 лет, сформировали нечто, больше напоминающее церковное вероучение со своими догматами, чем научную дисциплину. Как будто если теория была разработана и обоснована известным и уважаемым египтологом, то ее уже нельзя ставить под сомнение или каким-то образом изменять в будущем. А если любые факты противоречат общепринятой теории или хотя бы вызывают вопросы, на них нужно нападать и опровергать их всеми возможными способами, вместо того чтобы взять на себя труд рассмотреть эти факты и, возможно, учесть их в своей теории. Поэтому в египтологии, к сожалению, происходит отход от основных принципов научного исследования. Я вижу годы кропотливого труда, результаты которого замечательны и вызывают уважение. Но я вижу и особый склад ума, готовый отвергнуть факт, вместо того чтобы модифицировать теорию. Не думаю, что это полезно для понимания Древнего Египта. Но на личном, на человеческом уровне я понимаю, почему люди, положившие всю профессиональную карьеру на построение модели развития Древнего Египта, возмущаются и негодуют, когда кто-то вроде меня, не имеющий специального образования, выходит на сцену и говорит: «Знаете, ребята, по-моему, вы заблуждаетесь. Ваши аргументы основаны на неправильном восприятии прошлого». Я могу понять, что они очень сердятся на меня за это, но очень жаль, что гнев затуманивает их суждения по ряду серьезных и обоснованных проблем — например, по проблеме астрономии в Древнем Египте и способов ее практического применения.