И как-то вскоре – совсем для нас неожиданно – отца моего назначили интендантом пункта конфискованного барахла. Каких чудес там только не было: отрезы прозрачной ткани-хамелеона, обувь из гибридной кожи, которая не знает сносу десять лет и плотно облипает ступню, прыгучие ходули, на которых спецназ взлетает до дюжины футов вверх, банки-наглазники, в которых видишь хоть днем, хоть ночью, армейские медпаки, банки с газированной живздоровкой и даже механические протезы. Я аж выл от желания иметь такие вороненые ноги хотя бы ниже колена. Пинают меня, ставят подножки, а мне хоть бы хны.
Стафф только на словах значился конфискатом, а так-то склад награбленного, но место почетное, густо смазанное добром. Прежде никто не подписывал ни единой бумажки, трофеи валили кучей, без разбора и учета, но прямое сообщение с Чикаго кое к чему обязывало, Конфедеративные Штаты только собирались в кучку, все дела, вот и сел мой отец за стол – приводить хозяйство к уму.
Сыграли на радостях пир. Пришли гости. Даже старый отцовский товарищ Платон, который разыскал его много позже битвы при Миссисипи, заглянул, но засиживаться не стал, а отвел отца в кухню и о чем-то коротко, жестко с ним поговорил, напоследок ударив ребром ладони в дверь так, что разнес фанеру в щепки.
Что они не поделили, не знаю, но только зажили мы хорошо и весело. Даже мама оттаяла, но совсем ненадолго. Много диковин приносил домой отец, некоторые показывал только, другие прятал в подполе, а после просил нас с сестрой отнести к границе города и там зарыть в приметном месте. Игра такая будоражила донельзя. Мы буквально вырывали из рук отца свертки, устраивали гонки, кто прежде и ловчее снычит контрабанду.
Мать за такие шалости бранила, пыталась запирать нас, но это лишь добавляло азарта. Кричала она и на отца, но тот лишь отмахивался, а после одного, наиболее жуткого скандала, заперся с ней в комнате и вроде бы отшлепал, по сдавленным ее стонам и кровоподтекам на руках после мы разобрали, что случилась промеж ними ссора.
Сестра от вида тех синяков скисла. Игра утратила былой интерес. Мать смотрела тускло, но еще пыталась вставлять слово против. Я же носил отцовские посылки без прежнего огня, но старательно – за каждую он, не скупясь, давал целый патрон или живой глаз робота, в котором булькало, а сам он светился, или щепоть белой махорки, за которую старшие мальчишки брали меня в свои игры.
Весной случилась большая охота. Столица столицей, у нас слыхали о протоколе «Белый Дом», вроде как страну собирали из лоскутов, ни чихнуть ни бзднуть без спроса, но промысел на большой дороге никто не отменял. Как зимовать, на что меняться? И потом, ну, где тот Чикаго?! Под осенние бури выкатились в рейд на чужое полотно. На тягачах ушли далеко за Троллев мост, перекрыли обе колеи. Отца прихватили с собой, хоть и брыкался. Но кто еще здесь рубит в тротиле?