Теперь же все выглядело иначе. Поглубже под учебники я затолкал половинку кирпича, проверил крышку, чтоб не открылась, когда не нужно, сунул в дыру ранец и пополз, толкая его перед собой. Сердце колотилось, как пойманная мышь, я взмок и чувствовал, как дрожат жилки на ногах, до того было страшно, что поймают и выпустят кишки наружу, поползу прочь, а они за мной, раскатываются, как серпантин. Особо боялся я за маму и сестренку, но дурные мысли гнал, да и как смог бы я им помочь, распределители сидели в казармах, а туда мальчишек на пушечный выстрел не подпускали, не знал я там тайных ходов.
В клетках стонали люди.
Не то чтобы их там мучили, просто кряхтели и вскрикивали во сне. В которой держали отца, отсюда я рассмотреть не смог. Пара люмино-трубок едва разгоняла сумрак тюрьмы. Охранник дрых, как обычно. Его раскатистый храп задавал тон всем прочим звукам. Я высунулся из дыры, на плешь и за шиворот тюремщику посыпалась мелкая кирпичная пыль, он недовольно дернулся, всхрапнул особенно длинно, как мул, вот тут я и понял, что действовать надо стремительно, по-мужски, а то позже замараю штаны от страха да так ни на что и не решусь. Учебники полетели на пол, стражник заворочался. И я уронил ему половинку кирпича прямо на макушку. Туда, где посреди глобуса торчала смешная антенна волос.
Глухо бахнул об пол кирпич. Тюремщик сполз горкой нечистого белья, из-под головы натек темный нимб, но я смотреть не стал, дыра в стене была очень широкая, поэтому я развернулся в ней так, чтобы ноги смотрели в темницу, сполз, повис на руках и спрыгнул на пол. Ободрался весь и вляпался ногой в густеющую лужу, набежавшую из-под охранника. От ее вида меня дико замутило, я отвернулся и прижался лбом к стене, стараясь дышать через рот, часто и глубоко. Только теперь я понял, что натворил. Жизнь моя, загубленная, грошовая, ринулась под откос. Сто́ит этого папаша? Но кто тогда поможет спасти маму и сестру?!
На поясе тюремщика висел один только ключ размером с небольшой револьвер. Где же связка, в сказках они всегда носят ключи в связке. Реальность воняла кровью и холодила кожу мокрым камнем подвала.
Пальцы плохо слушались, я потянул за ключ, но тот не спешил покидать пояс. Я дернул, тело сдвинулось по полу и вдруг забилось, как огромная рыбина, выброшенная на берег. И в ответ ей со всех сторон зашелестело, запричитало в камерах, задвигались ноги, пальцы сомкнулись на прутьях решеток, а сотни глоток наполнили жаркими выдохами подвал школы.
– Мальчичек, мальчишечка, – закудахтала, заторопилась ближайшая ко мне тень. Она тянула руки из своего угла, пальцы были узловатые, кривые, с навеки въевшимся солидолом. Они танцевали, торопились, перекрещивались, будто бы перетекали друг в друга, слепленные из живой нефти, я уставился на эти пальцы, завороженный, и никак не мог двинуться с места. Наконец на свет показалось лицо, вытертое до бумажной белесости, глаза водянистые, лживые. Они бегали, юркие, как крысы, накалывали, предостерегали. Но больше никто не заговорил со мной, а мне было ужас как страшно. Я с трудом сдерживал рев. – Ты что же это? Ты не спи. Ключ! Ключик подбери и освободи меня.