– Ну вас на хрен, – сгрубил я, чтоб обрезать концы. Прощелыга аж веками захлопал, как крыльями. Тут бы мама мне и врезала, хоть и была строгой противницей порки, а отец заржал и поперхнулся бы пивом, и только сестренка восхищенно отвалила бы челюсть и запузырила вечно мокрым носом.
В темнице раздалось какое-то кваканье, мы оба принялись крутить головой и обнаружили, что это потешался очкарик, который сложил руки на груди и, не разжимая губ, смеялся.
– Ты за кем тут? – сменил тактику белесый. – Только не ври!
Видя, что я смутился, он продолжил меня путать:
– Кирпич вон и потайной лаз. Ниточка к ниточке. Карта к карте. Воришка ты? Сиживал тут? Так не губи! Что стоишь? Придут вот-вот. А мы все, как одна семья. Зацепишь одного, вся цепочка потянется. Не забывай – одна семья! – что-то случилось с его речью, слова слиплись в ком, рванулись изо рта липкой горячей жижей, и тут он сорвался, как только взрослые это делают, с отчаянием, глазами-сверлами и слюной, летящей изо рта, вцепился в прутья клетки и начал сотрясать ее, будто надеясь, что этим он напугает меня или вырвет решетку. Я сперва окаменел от страха, до того он стал страшным. – Ей-богу, не мешкай! Открывай, сукин сын, или ты издеваться пришел?!
Здорово я на него отвлекся, даже рот открыл от удивления, а когда опомнился и шагнул к камере отца, тот уже стоял возле двери, просунул руку сквозь решетку и за ухо меня – цоп. Уж я едва не обделался!
– Ты чего это? – хриплым спросонья голосом спросил батя. – А мать где?
– Папа! – наконец разревелся я. – Папа!
Бамс! – другой рукой отвесил он мне затрещину, да сквозь решетку особо не навоюешь, так, пальцами смазал, а я и рад, такая у него рука родная, огрубелая, табаком пахнет.
– Мать, говорю, где?
– Забрали, – всхлипывал я. – Их в казармы…
Отец скрипнул зубами, точно напильником по железу, ухо выпустил, но руку не отнял, устроил на плече, притянул к клетке, точно пытался обнять. Но тут же опомнился, выхватил у меня ключ и забренчал им в замке.
– На коленях у капитана она елозит, – расхохотался горлум, жадно наблюдая за нами из своего узилища. – Тот прибор ей свой примеряет.
Дверь бесшумно повернулась на хорошо смазанных петлях. Отец вышел из камеры. Тут-то я и обнаружил, что рожу ему расквасили, точно сливу. Батя облапил меня неуклюже, слишком сильно и тут же выпустил, даже оттолкнул слегка, точно испугался, что вот теперь мы станем настоящими родственниками. Но я ему простил. «Папа!» – от настоящести этого слова защипало в глазах.
Горлум что-то обиженно бормотал, пнул даже решетку, но с разговорами не лез, только обжигал из своего угла взглядами и плевался.