Сказочки без границ (Валерина) - страница 4

На первую страницу

Да, он хорош: внимателен, умён, и с трёх обозреваемых сторон почти (не придирайся!) безупречен. Но маленькое, злое, человечье не скроют ни поддельное тепло, ни с возрастом открытый миру лоб, ни голова, посаженная гордо.

К тебе? Пожалуй…

Нет. Не в жилу.

К чёрту.

О, многомудрие…

Не похвалы ради

Не похвалы ради, а токмо волей пославшего мя,
пишу по-акыньи о заоконной дрожи
дождя, перепутавшего сезон, рыдающего рыдмя
в жилетку городу, грезящему о пороше.
И всё бы оно ничего, когда не тысяча «но»,
и самое главное из — вкрай надоела слякоть,
поэтому я пью глинтвейн и не смотрю в окно
на нищую осень, продолжающую уныло шамкать.
Поэтому я улыбаюсь и говорю обнявшему мя:
«Бросай работу, на часах уже 17.15,
губы мои горячи, и во мне секунды штормят.
Неужели ещё не ясно, что я хочу целоваться?»
И он улыбается тоже, и говорит, говорит —
глазами, и пальцами, и настойчивыми губами.
И тогда, усмехнувшись, Бог раскидывает свой дождевик
над маленьким миром и даже чуть-чуть над нами…

Из страны Оз с приветом

Голова трещит с недосыпа…
Бог Марранов минуты сыплет,
но они прогорают быстро,
не спасая неяркий свет.
Видно, рядом сплошь урфин джюсы —
и вот это реально грузит,
а ещё беспокоят листья,
шелестящие всякий бред.
Ты их больше, малышка, слушай,
допускай без опаски в душу —
непременно себе обрящешь
койко-место в стране Дурдом.
Ну, была ты, положим, Элли,
но все девочки в срок взрослеют,
заблудившись в житейской чаще,
да с прирученным жевуном.
Так что, знай себе, жарь картошку
и воспитывай дуру-кошку —
а у кошки четыре лапы,
только совести ни на грош.
Может, домики и летают,
а за краем и жизнь иная.
Может.
Правда крадётся крабом,
но ты снова переживёшь.
Вечер явится — вял, но ласков,
притаранит в котомке сказку.
Почитаешь на сон грядущий,
чтоб скорее уснул сынок.
Бог Марранов, возможно, злится,
но, примерив другие лица,
скоро скроется в райских кущах —
одинокий, как всякий бог.

Он не доктор, не сторож, он просто палач

Он когда-то в мельканье улыбчивых лиц
потерял ту одну, что дарила тепло,
и остались лишь ласки доступных девиц,
василиски, драконы и прочее зло.
Измельчали принцессы, наги короли,
а Прекрасные Дамы сменили колор —
чернь ажурных чулочков во имя любви
разрешила никчемный, бессмысленный спор,
и не бьётся духовное с плотским давно —
пало жертвой невинной в бою роковом.
Он не любит людей и ему всё равно,
что там именно сбито в цепи хромосом.
Он не доктор, не сторож[1] — он просто палач,
потому и не мил ему гул площадей.
Он не ищет путей, не решает задач,
любит тихую ночь, шорох летних дождей
и уходит всегда по-английски — привык,
что персона нон-грата и не ко двору.
Следующая страница