– Невеста, а все же надо и об отцовском добре иметь попечение. Нельзя махнуть на все рукой, – продолжала старуха. – Что ж ты, моя милая, молчишь, или я напраслину плету на тебя? Придираюсь?!
– Она последнее время на заводе стала заниматься, бухгалтерию нашу изучала, – вставил Петухов, – вот в хозяйстве и запущение. Я говорил, что два дела нельзя делать и бабье дело у плиты да в комнатах. Как ни умна моя дочка, а все за чужое дело взялась – свое только попортила и пользы никакой не принесла.
– Польза?! Не польза, а ущерба больше. Шутка ли, сколько добра перепортили да стравили!
– Слушай, Ганя, да учись, пригодится в будущем, – заметил старик и ушел.
– Ну, покажи, что же ты себе к венцу приготовила? – спросила тетка.
– Ничего, – ответила девушка.
– Ни-че-го?! Как это, матушка моя, ничего?! Да ты никак с ума спятила?! В воскресенье свадьба, а она ни-че-го! Так в чем же ты венчаться будешь? Где платья, белье, уборы?!
Ганя продолжала молчать, отвернув голову в сторону.
– Это, наконец, из рук вон! Что ж ты, милая, смеешься, что ли, над своим отцом и женихом?! Да ты, может быть, за нос только водишь жениха? Ты верно и не думаешь выходить замуж?
Робкая и покорная перед отцом, Ганя едва сдерживалась, чтобы не наговорить тетке дерзостей. Наконец она не выдержала.
– Шучу или не шучу – не ваше дело, и вы не суйтесь, куда вас не спрашивают!
Она повернулась и вышла. Старушка стояла, разинув рот от удивления, и минуты через две только очнулась.
– Ах, ты, дерзкая девчонка! Ах, ты, сморчок этакий! Да как ты смеешь?! Да у тебя…
Она пошла в кабинет к брату.
– Как тебе, братец, это нравится, дочка-то твоя любезная?! У ней к свадьбе и конь не валялся, ни одной тряпки не приготовлено; я ей выговаривать стала, а она мне «не ваше, говорит, дело, не суйтесь»! Каково?! Не суйтесь!!
– Как не готово? Ведь в воскресенье свадьба?
– Ну да! А она и ухом не ведет. Что она дурачится, что ли, с вами?!
Тимофей Тимофеевич призадумался.
– Оставь ее, сестра, я сам поговорю с ней; она, кажется, не совсем здорова, а ты распоряжайся всем, заказывай все, что надо, устраивай.
– Как она смеет мне, старухе, сказать «не суйся»? Дрянная девчонка!
– Я заставлю ее извиниться. Это она сгоряча, ей, кажется, нездоровится, только она скрывает.
Долго еще не могла успокоиться старушка и никак не хотела примириться с «сованием».
– Я шестьдесят шесть лет прожила, и мне никто не смел такого слова сказать! На-ка дождалась!
Ганя ушла в свою комнату и заперлась. Она понимала, что испортила хуже себе положение, вооружив старуху, но не раскаивалась. Она считала все равно надежды потерянными и близка была к отчаянию.