Поднялся галдёж. Купцы соскочили с лавок, кинулись к «надёже», к Самому — к Провоторову.
— Илья Никифорыч, Илья Никифорыч!
Егоров посмотрел на сильно смущённого Шелихова, отвернулся. И тут же попал взглядом на взгляд американца, сидевшего неподалеку. Американец махнул ему рукой, похлопал по месту на скамейке рядом с собой. Егоров пожал плечами, подошёл, сел.
— Чьих будешь? — неожиданно по-русски спросил американец.
— Из курских дворян, но пошёл в купцы. Егоров Александр, сын Дмитриев.
— А я вот уже американец, — весело щерясь, представился тот, — зовут меня теперь Иосиф Гольц. Стало быть, усыновили меня один богатый нью-йоркский дядька. Иудейских кровей. Прежде звали меня Иваном, да прозвище имел Бесфамильный... а фамилии не помню. Вместе с отрезанием имени да фамилии, отрезал я и кусок нижней плоти, как положено... Так что, Иосиф Гольц — к вашим услугам!
— Работал в России — где?
Егоров уже совершенно точно мог сказать, откуда взялся этот «мериканец». При матушке Екатерине проворовавшиеся чины, сосланные в Сибирь, часто бежали не на Родину, а много далее её. Америка всех привечала.
— Ну, работал я не по купеческому, а по письменному делу. При губернаторе.
Иосиф, да ещё и Гольц ловко обошёл все имена и все названия городов.
— Оно мне не надо, что ты был при губернаторе, — сказал Егоров, — ничего не надо. Только звать я тебя стану Иваном. Язык у меня до сих пор русский, так что — позволь.
Тут в лабазе зашумели.
Человек десять купчин подошли к Григорию Ивановичу Шелихову, стали его отодвигать от торца стола, где он было сел. То место значилось за Провоторовым.
Шелихов засмеялся, отошёл, сел куда предложили, на другом торце длинного стола.
Провоторов занял своё место, кивнул Егорову. Иосиф Гольц удивился кивку купчины, но не стал мерекаться, когда Егоров предложил ему поменяться местами. Поменялись, и Егоров очутился по левую руку Провоторова, на его конце стола. Гольц просто встал, обошёл сзади Провоторова и согнал с крайнего места перекупщика байкальского омуля, Фёдора Бесштанного. Перекупщика, известного половине Сибири тем, что по окончании путины он деньгами с рыбаками не рассчитывался, а велел брать в зачёт подённой платы рыбу. Кому бы она нужна, эта рыба, когда её в каждой луже поймать можно? Фёдора рыбачьи артели пытались образумить топорами, так он завсегда теперь ездил на путину с отрядом казаков, набранных из инородцев. Злые на русских инородцы, да ещё с ружьями, дело грозное. Рыбаки, правда, гилевали и при инородцах, но тихо. И каждый год дело кончалось у Фёдора Бесштанного тем, что рыбаки брали сезонную плату рыбой, а потом ту рыбу, но за половину цены, продавали тому же Бесштанному. Кличка Бесштанный к нему пристала от того, что при требовании справедливого расчета он всегда орал: «Да вы же меня без штанов оставляете»!